— Дочка, приезжай, поживешь у меня. — неожиданно сказала мне мама.
— Я тебя не стесню? — осторожно уточнила я.
— Нет, что ты! У меня двухкомнатная квартира, настоящие хоромы. Живи, сколько хочешь! — убеждала меня родительница.
Я согласилась и сбросила звонок. Завтра уже предстояло ехать в город, обустраиваться на новом месте.
История нашей семьи была для России не то чтобы типичная, но не редкая. Мать с отцом поженились, когда были совсем молодыми. Маме только-только исполнилось восемнадцать.
Она была общепризнанная красавица школы, которой в старших классах удалось добиться моему папе. Вместо поступления в университет – замужество, беременность, маленькая я, к которой мама оказалась совершенно не готова.
У себя в семье она была единственная избалованная дочь. Ей день и ночь говорили, какая она куколка, ни в чем не отказывали. К моменту, когда мама вышла за отца, родителей ее уже не стало. Ненаглядная их ласточка оказалась в целом мире совсем одна, и, кроме мужа и новорожденной дочери больше у нее никого не осталось. Замужество оказалось тяжелым испытанием, как и наличие ребенка.
Мама просто и правда была не готова. Ей хотелось гулять, веселиться, по дому она почти ничего не умела и не хотела учиться. Муж работал, помогать особо физически не мог. Запертая в четырех стенах с беспокойной и постоянно плачущей мной, мама винила свою горькую судьбу и лезла на стены от безысходности.
Я ее раздражала – своим плачем, постоянным голодом, постоянным требованием быть рядом.
Дети так устроены – мама для них целый мир, и на какое-то время приходится полностью перекроить свою жизнь, которая теперь крутится вокруг маленького человечка.
Хорошо, если приходит любовь. Но так бывает далеко не всегда. Материнский инстинкт просыпается не у каждой женщины. Осуждать это бессмысленно, это данность природы.
Если кошка рожает котят и не чувствует к ним притяжения, либо не здорова, и, как можно говорить сейчас, «не в ресурсе», она преспокойно разворачивается и уходит, бросая детенышей.
Но человеческое общество гуманно, оно построено на безапелляционном убеждении – дети равно счастье. Ты не можешь передумать, получив в роддоме на руки пищащий комочек. Вернее, можешь, но тогда последствия будут весьма и весьма неприятные.
Все общество обрушит на тебя осуждение, скорее всего, ты лишишься мужа, от тебя отвернутся все родственники, и ты останешься одна. Поэтому приходится делать так, чтобы нелюбимое тобой чадушко было живо – раздражённо кормить его, купать, пеленать. Это и делала со мной мама. Хватило ее до моих четырех лет.
Я это время смутно помнила, зато отлично помнила моя бабушка по отцу и папа. Оба они с обидой рассказывали, как мама могла оставить маленькую меня, запертой дома, и пойти в магазин просто потому, что ленилась меня одеть, или боялась, что я буду что-то просить купить.
Бабушка помогала все больше, опасаясь, как бы со мной, еще маленькой, при такой безответственной мамаше беды не случилось. Она тогда пошла как раз на пенсию, и часто навещала нас. Отец все также работал, стараясь лишнюю копейку принести в дом. Мама в садки меня отдавать не спешила, выходить на работу тоже.
Однажды, вернувшись в работы, отец застал меня с бабушкой, а на столе была записка: «Я ушла от тебя. Расти эту сам». Отец ту записку хранит до сих пор – видимо, она напоминает ему о том, что уход моей матери из семьи был лучшим для нас вариантом. Она даже по имени меня там не называла, написав «эту».
Теперь я большая, затуманились счастливыми моментами с бабушкой и папой обиды на мать. Я закончила школу, и решила поступать в ВУЗ. Мы жили в совсем маленьком городке, тут был только техникум.
Я же мечтала пойти учиться на журналиста в соседний, более крупный город. Именно там и жила моя непутевая родительница. За столько лет мы почти не общались с ней – так, дежурные СМС-ки на Новый год и Восьмое марта.
Когда у меня День Рождения, мама обычно забывала. Ни разу подарков я от нее не видела. Но телефон матери через общих знакомых достать удалось, и я, особо ни на что не рассчитывая, позвонила ей, рассказав, что поступаю в ее городе в универ. Мама, казалось, даже обрадовалась. Щебетала, что я совсем стала большая, что она будет очень рада мне. Слушала я ее с сомнением.
Дело в том, что чуть больше десяти лет назад, уже когда мама от нас с отцом ушла, она снова вышла замуж и родила во втором браке сына. Своего брата я не знала. Только имя – Сергей. Сергею, по моим прикидкам, было сейчас лет одиннадцать, не больше. Он остался без отца, который ушел очень рано.
Мать зато получала пенсию по потере кормильца. Где она работала, я не знала, и как они живут с Сергеем, тоже. По словам матери, от мужа осталась большая двушка, Сергей учится в школе. Приглашения пожить у нее, я от мамы, конечно, не ожидала. Отец, услышав, что я собираюсь его принять, долго отговаривал.
— Дочь, она кукушка! Не верю, что спустя годы что-то там в голове прояснилось.
— Пап, люди меняются. Столько времени прошло. Нужно хотя бы попробовать.
— Попробуй, но я считаю, простить ее за все сделанное нам нельзя. — отрезал отец.
Я приехала в город после полудня. Дорога утомила, хотелось есть и спать. Мне оставался последний очный экзамен в университете, а после, в случае, если я поступлю, мне бы, как иногородней, дали койка-место в общежитии.
Нужно было перебиться две недели, и я решила сэкономить папины деньги, не снимать жилье. Адрес мамин нашла быстро, даже такси нанимать не пришлось.
Пожилая приятная женщина на вокзале быстро пояснила мне на какую маршрутку сесть и на какой остановке выйти, а там буквально два двора пройти, и будет высокий кирпичный дом со стеной, расписанной озером с лебедями.
Я позвонила в дверь, сжимая от волнения ручки довольно тяжелой сумки. Маме я везла в подарок набор чаев, красивый шерстяной палантин, а Сережке – сладости.
Дверь открыла женщина с отекшим помятым лицом и всклокоченными, пережженными краской волосами.
— Ты кто, что надо? — грубо спросила она, потирая глаз.
— Мам, это я, Вера. — тихо сказала я.
— А, дочка! Заходи скорее! — приторно сладко расплылась в улыбке женщина, пнув крутящегося у ног задрипанного тощего кота, что тот с жалобным мявком улетел в темноту коридора, неприятно пахнущую горелой жаренной картошкой.
Я разулась, и вошла в квартиру. На кухне был такой бардак, что хотелось немедленно схватить тряпку и начать тут все отмывать.
Гора посуды в раковине, пол в крошках и засохших липких пятнах, рассыпанный из миски кошачий корм, какие-то пустые пачки из-под печенья и чипсов, сморщенные огрызки яблок, огромные четыре пакета с мусором.
— Ты располагайся. На-ка чаю сперва. — мать поставила передо мной грязную чашку, в которой явно до этого было налито что-то жирное, вроде бульона.
С трудом сдержалась, чтобы не поморщиться. Сразу же решила, что при первой же возможности съеду. Вечером из школы пришел Сережа, он учился во вторую смену.
Одиннадцатилетний худенький пацан был каким-то перепуганным и даже говорил очень тихо, будто боясь навлечь на себя гнев матери. Он быстро проглотил какую-то холодную кашу из непромытой тарелки, и ушел в свою комнату. Нам не удалось поговорить, и я уже думала, что может, это и к лучшему.
То, что я увидела здесь, меня потрясло. Мать совсем опустилась – годы нигде не работала, жила только на государственные деньги, которые платили на Сережу, потерявшего отца. От былой красоты матери не осталось ни следа. Она располнела, плохо пахла, явно не отказывала себе в горячительном. Сережу было жаль.
Я на пару недель устроилась в пиццерию, чтобы иметь хоть какие-то деньги и не сидеть в одной квартире с матерью. Экзамен я сдала, и теперь ждала, когда мне выделят место в общежитии. Как-то, вернувшись с работы, застала мать с подружками. Те были ей под стать – такие же со дна существования. Они что-то громко пели в кухне. В приоткрытую дверь в комнате брата, я увидела Сережу. Мальчик плакал на своей кровати, свернувшись в клубочек. Я зашла. Тихонько постучав.
— Братиш, ты чего? — спросила, поглаживая ребенка по плечу.
— Жду когда эти уйдут. И… И есть очень хочется. — всхлипывая, сказал Сережа.
Я сцепила зубы так, что те скрипнули. В рюкзаке у меня было несколько кусков еще теплой пиццы. Нам разрешали их в конце рабочего дня забирать, если пиццу не раскупят посетители.
— На, поешь. Она вкусная, у нас повар крутую делает. — дала я брату большой пакет с едой.
Я вышла в зал, где гуляли мать с подружками.
— Что ты тут устроила! — зло прошипела я матери. — Разгоняй эти посиделки, у тебя ребенок голодный плачет, что ты за женщина такая!
— Постой-ка, а ты же с зарплатой сегодня, куколка моя! Девочки, это моя дочь, Вера! Знакомьтесь! — мать некрасиво икнула и пошатнулась.
Захотелось поморщиться от такой картины.
— Зарплату я на съем жилья отложила, чтоб не видеть тебя больше никогда!
— Доча, отдай мне свою зарплату. Себе тысячу можешь оставить на проезд — Заявила мать
— Это с какого такого перепуга?
— А с такого! Ты тут уже неделю за мой счет живешь, пьешь и ешь. Я тебе что, благотворительный фонд всяких там себе пускать?
— Все с тобой понятно. Прав был отец, какая ты была, такая и осталась. — с горестью констатировала я.
— Ну, на сережку дай. Жалко тебе братца твоего? Жалко, вижу, жалостливая ты! Дай на одежду ему, у меня ни копейки. — клянчила мать.
Я развернулась, подхватив рюкзак, в спину мне полетело:
— Ну и пошла вон! Лучше бы я от тебя избавилась, когда узнала, что беременная! Иди отсюда, ты мне не дочь!
«Ты мне не мать!» — тихо прошептала я, хлопнув дверью. Только за Сережку душа ныла.
Выйдя на улицу, позвонила отцу. Тот спокойно выслушал, хмыкнул в трубку:
— Теперь-то ты поняла, что она за человек? — спросил он.
— Да, пап.
Деньги на карту отец перевел мне тут же, как только я сбросила звонок. За час я нашла походящий вариант. Мне перебиться нужно было неделю, и меня пустила на это время к себе молодая женщина, которая как раз сдавала наследственную квартирку в тихом спальном районе.
Вскоре началась учеба, я перебралась в общежитие. На Новогодние каникулы приехала к отцу, который и рассказал мне, что мать лишили родительских прав, и Сережу вот-вот должны у нее забрать.
— Пап, так жаль его. Он хороший парень.
— Я попробую оформить опекунство. — сказал отец. — Мне тоже его жаль.
В итоге опекунство оформить не удалось, пришлось усыновлять. Опеку мне, как студентке, не дали бы, а отец Сережке формально был никем. Но, главное, кончилось в итоге все хорошо. Брата забрал папа. Мальчик долго привыкал на новом месте. Ему часто снились страшные сны, и отец приходил к нему в комнату, обнимал и успокаивал.
А еще Сережка первые полгода ел столько, что я удивлялась, как не лопнул. При этом ни на грамм не поправился. Несладкая жизнь у пацана была. Но постепенно он успокоился, научился доверять, полюбил и отца и меня. О матери он никогда и ничего не спрашивал. Мы тоже не интересовались, как живет эта совершенно чужая для всех нас женщина.
Первый курс я закончила легко. На лето мы махнули вместе с Сережкой в деревню к бабушке. На старости лет мать отца, бабушка Тома перебралась в сельскую местность, завела курей и очень по нам скучала.
Мы помогали на грядках, много гуляли, рыбачили, ходили в лес за грибами и ягодами. Сережку она приняла сразу, звала «воробушком», и баловала, как могла. Пекла свои фирменные пироги с рыбой, позволяла мальчику спать, сколько тот хочет, жалела мальца.
Сережка загорел, немного поправился, научился заливисто хохотать. Казалось, вынула наша любовь из него эту сжатую пружину лютой стужи, что словно бы сковывала мальчика. Он знал, что тут его примут и никогда не бросят – больше не будет голода, больше не будет упреков и оскорблений, его всегда поддержат и примут.
Это мне повезло – мать после моих четырех лет ушла в закат, а брата она растила до одиннадцати. Парню досталось крепко.
Но я не расспрашивала как он жил до нас – не хотела память бередить, рассуждала, что, если захочет, сам поделиться. Но Сережа хранил все в себе и всегда будет хранить. А нам отвечал любовью – помогал, чем мог, никогда не отвечал грубо, не пререкался.
Через год он называл моего отца «папой», а бабушку «бабулей». Он был нашим, а мы стали его настоящей семьей. И правда говорят, неважно от кого ты появился на свет, куда важнее, кто воспитывал и любил.
Мать прожила на этом свете не долго. Мы провожать ее в последний путь не поехали. Старались не говорить о ней, не вспоминать. Я закончила учебу, вернулась в родной городок. Большой город меня так и не принял, и я скучала по бабушке, папе и брату.
Мы жили тихо и спокойно, папа пошел на пенсию, много рыбачил и занимался с Сережкой. Я работала в местном маленьком издании. Мы часто навещали бабушку, и были очень счастливыми в своем маленьком мирке, где больше не было места предательству и холоду равнодушия.
