Она сохраняла полное спокойствие, и именно её безэмоциональное самообладание пугало Игоря гораздо сильнее, чем если бы она кричала. — Скажи ей, что её салфетки не нужны в нашей квартире.
Как и всё остальное.
Она внимательно осмотрела комнату, задержав взгляд на пыльном ковре, фарфоровых слонах и клеёнке, которая виднелась из кухни.
Её лицо не выражало ничего, кроме холодного и расчётливого суждения. — Что с тобой такое?
Это же просто вещи!
Она старается от чистого сердца!
Она желает, чтобы у нас было уютно! — Игорь начал ходить по комнате, его шаги глухо звучали на ворсе старого ковра.
Он ощущал себя защитником, адвокатом матери, но его доводы казались ему самим недостаточно убедительными. — Это не уют.
Это оккупация, — решительно заявила Ольга. — Она не приносит нам уюта.
Она сваливает в мой дом свой хлам, чтобы избавиться от него на своей даче.
Она не замечает меня, не учитывает наш интерьер и стиль жизни.
Для неё существует лишь пустое пространство, которое срочно нужно заполнить своим прошлым.
Я устала жить в музее её воспоминаний. — Но можно же было просто убрать вещи в шкаф!
Спрятать!
Зачем так… жестоко? — он подобрал, как ему показалось, единственно правильное слово.
И это слово вызвало последнюю вспышку.
Ольга сделала шаг навстречу.
Её глаза потемнели. — Послушай меня внимательно, Игорь.
И постарайся запомнить.
Она говорила тихо, произнося слова размеренно, словно вбивая их гвоздями. — Если твоя мать снова принесёт в мой дом свой хлам под видом подарков, я лично отвезу всё это барахло обратно на её дачу и сожгу при ней!
Ты меня понял?
Игорь застыл.
Он смотрел на жену и не узнавал её.
Перед ним стояла не та Ольга, которая всегда смягчала углы и терпеливо улыбалась его матери.
Перед ним был чужой, твёрдый человек, который холоднокровно говорил об ужасных вещах. — Ты не посмеешь, — выдохнул он. — Не испытывай меня, — тихо ответила она. — А теперь о главном.
Завтра мы начнём с генеральной уборки.
Я вызову машину.
Грузовик.
Весь её антиквариат — этот ковер, эти сервизы, эти пыльные фигурки — отправится обратно.
На дачу.
Или куда ты решишь.
Но в этом доме его не будет.
Она внимательно смотрела на него, не давая возможности отвернуться или избежать ответа.
Она поставила его перед фактом, лишив шансов на компромисс. — Ты хочешь, чтобы я устроил скандал?
Чтобы обидеть мать? — в его голосе звучало отчаяние. — Я хочу, чтобы ты наконец выбрал, с кем живёшь: со мной или с матерью.
Так что выбор за тобой. — Она слегка наклонила голову вбок. — Вариант первый: сегодня вечером ты сам ей позвонишь.
И спокойно, вежливо, подбирая слова, как умеешь, объяснишь, что мы очень ценим её заботу, но у нас другой вкус.
Что мы хотим строить свой быт самостоятельно.
Что мы вернём ей её вещи, потому что они для неё, без сомнения, дорога память.
Вариант второй: ты ничего не сделаешь.
Тогда завтра, когда приедет машина, и я буду выносить этот ковер, я ей позвоню.
И можешь быть уверен, что в выражениях я не стесняться не буду.
Выбирай.
Она развернулась и направилась на кухню, оставив его одного в гостиной.
Он стоял на безобразном выцветшем ковре, который вдруг перестал быть просто старой вещью и превратился в границу, разделившую их семью на два враждующих лагеря.
И он ясно понимал, что кем бы он ни оказался, всё равно останется проигравшим.
Утро встретило их густой, вязкой тишиной.
Игорь проснулся первым и долго лежал, глядя в потолок, прислушиваясь к дыханию Ольги.
Он надеялся, что ночь охладила её, что вчерашний демарш с салфетками был лишь всплеском эмоций, и сегодня всё вернётся на прежний лад.
Можно будет поговорить, договориться, может, и правда убрать ковер на балкон, пока мать не видит.
Но когда Ольга поднялась, он понял, что ошибался.
Она перемещалась по квартире с бесшумной решимостью хищника, её лицо не выражало никаких эмоций.
Она не стала завтракать.
Выпив стакан воды, она направилась к комоду, где под стеклом покоился надколотый сервиз «Вишенка».
Игорь наблюдал за ней с дивана, не решаясь вмешаться.
Ольга открыла дверцу и начала методично, одну за другой, выкладывать на стол чашки с перламутровым блеском и позолоченными ручками, блюдца с пасторальными изображениями, сахарницу и молочник.
Затем она принесла со стола стопку старых газет и аккуратно, без всякой агрессии, стала заворачивать каждый предмет.
Она не бросала их, не проявляла злости.
Её движения были точными и механическими, словно у работника склада, упаковывающего товар для отправки. — Ольга, может, не стоит? — наконец тихо произнёс Игорь.
Его голос звучал жалобно, и он сам это понимал. — Это же память.
Это… — Это мусор, — не оборачиваясь, ответила она. — Красивый, блестящий, но мусор.
Здесь ему не место.
Закончив с сервизом, она сложила свёртки в картонную коробку.