Чайник засвистел, как раз когда в дверь позвонили. Людмила отставила недочищенную картошку, вытерла руки о передник и пошла открывать. На пороге стояла Галина, сестра мужа, — в новом пальто, с уложенными волосами и с тем особенным выражением лица, которое появлялось у неё, когда ей что-то было нужно.
— Людочка, вот решила заглянуть! — пропела она, целуя воздух возле щеки Людмилы. — Василий дома?
— На смене он, — ответила Людмила, пропуская гостью в прихожую. — До вечера.
— Ну, ничего, я с тобой пока посижу.
Галина по-хозяйски прошла на кухню, сбросила пальто на спинку стула и уселась за стол, как будто была здесь каждый день. Людмила вернулась к недочищенной картошке, чувствуя смутное беспокойство. Просто так Галина никогда не приходила.
— Чаю будешь? — спросила она, включая газ под чайником.
— Буду, куда деваться, — хмыкнула Галина, оглядывая кухню. — А у вас уютно, я всегда говорила. Хоть и тесновато, конечно.
Людмила промолчала, высыпая картошку в кастрюлю.
— А я ведь по делу, — продолжила Галина, барабаня наманикюренными пальцами по клеёнке. — Мы тут, кстати, всей семьёй обсуждали… ты же не против, если Наташу с детьми у тебя пропишем? На пару месяцев, не навсегда.
Кастрюля, которую Людмила держала в руках, едва не выскользнула. Она медленно поставила её на стол и повернулась к золовке.
— Что значит — прописать? — спросила она, чувствуя, как внутри что-то холодеет.
— Ну, как обычно, — пожала плечами Галина. — Паспорт, заявление… Обычная процедура. Им нужно для садика и школы. А у Наташи же с жильём проблемы, сама знаешь. После развода этот подлец ничего не оставил…
Чайник закипел, но Людмила словно не слышала его. В голове шумело. «Мы тут решили» — эти слова звенели в ушах. Когда они решили? С кем они решили? И почему Василий молчал?
— А Вася в курсе? — осторожно спросила она, заваривая чай.
— Конечно! — слишком быстро ответила Галина. — Он полностью «за». Сказал, что ты поймёшь. Вы же всегда за семейные ценности.
Людмила поставила перед ней чашку и села напротив. Руки немного дрожали. Квартира, в которой они с Василием жили, была её — ещё от первого брака осталась. Небольшая, двухкомнатная, но своя. И никто никогда сюда не прописывался, кроме них двоих.
— Галя, я должна подумать, — наконец выдавила Людмила, глядя в свою чашку. — Это же не просто бумажка…
— Да что тут думать? — Галина нетерпеливо взмахнула рукой. — Семья есть семья! Не на улице же им жить. Или тебе не жалко племянницу? Она, между прочим, всегда о тебе хорошо отзывалась.
Людмила почувствовала, как краснеет. Этот приём она знала — сначала давят, потом взывают к совести. Внутри поднималась волна возмущения, но сказать твёрдое «нет» не получалось. Как будто язык прилип к нёбу.
— Я поговорю с Васей, — пробормотала она.
— Вот и умница! — просияла Галина, словно услышав «да». — Я так и знала, что на тебя можно положиться. Ой, звонят, наверное, Наташа…
Она достала телефон, и Людмила отвернулась к окну, глядя на знакомый двор. Ей казалось, что чужие руки уже тянутся к её дому, к её пространству. И самое страшное — она не была уверена, что муж встанет на её сторону.
Холодная правда
Юридическая консультация располагалась в старом четырехэтажном здании недалеко от рынка. Людмила прошла мимо облупившейся вывески «Нотариус» и толкнула тяжелую дверь с табличкой «Правовая помощь».
Внутри пахло пылью и старой бумагой. За маленьким столиком сидела секретарша — совсем молоденькая девушка с ярким макияжем.
— Вы записаны? — не поднимая глаз от телефона, спросила она.
— Нет, но мне очень нужно… — начала Людмила.
— К Семену Аркадьевичу или к Марине Викторовне?
Людмила растерянно пожала плечами. Она звонила вчера, и ей просто сказали приходить. Секретарша вздохнула с видом великого терпения и нажала кнопку на телефоне.
— Семен Аркадьевич, тут женщина без записи. По какому вопросу? — Она вопросительно глянула на Людмилу.
— Прописка… родственников, — выдавила Людмила. Даже произносить это вслух было неловко.
Через пять минут её пригласили в соседний кабинет. За массивным столом сидел мужчина лет сорока, с залысинами и усталым взглядом человека, который слишком многое повидал.
— Излагайте, — сказал он, не предлагая сесть.
Людмила опустилась на стул и сбивчиво начала рассказывать. О Галине, о её просьбе, о том, что муж, кажется, уже дал согласие… Юрист слушал, постукивая ручкой по столу. Когда она закончила, он снял очки и потер переносицу.
— Квартира приватизирована на вас? — спросил он.
— Да, ещё с первого брака.
— И муж не прописан?
— Прописан, конечно. Мы уже восемь лет вместе.
Семен Аркадьевич кивнул и посмотрел ей прямо в глаза.
— Если вы их пропишете, без суда не выпишите. Это серьезно, подумайте десять раз.
Что-то оборвалось внутри. Людмила сжала в руках сумочку.
— Но они говорят — на пару месяцев…
— Все так говорят, — устало ответил юрист. — И на пару месяцев, и только на время. А потом начинается: то одно, то другое, то третье… И выписать человека, особенно если там несовершеннолетние дети, практически невозможно. Закон на их стороне.
Он достал бланк из ящика стола.
— Вот, ознакомьтесь. Здесь четко прописаны ваши права как собственника и риски временной регистрации.
Людмила пробежала глазами по строчкам. «Постоянное право проживания… невозможность принудительного выселения… право пользования жилой площадью…» Строчки плыли перед глазами.
— И что же делать? — тихо спросила она.
— Не прописывать, — пожал плечами юрист. — Это ваша собственность. Вы не обязаны. Ни морально, ни юридически.
— А если муж настаивает?
Семен Аркадьевич откинулся на спинку кресла и внимательно посмотрел на неё.
— Послушайте, — сказал он, и голос его смягчился, — я таких историй за двадцать лет практики наслушался… И знаете, чем они обычно заканчиваются? Люди теряют не только жилье, но и отношения. Потому что как только начинается дележка квадратных метров — заканчивается любовь. Это так же верно, как дважды два.
Он выписал ей квитанцию на оплату консультации и протянул вместе с бланком.
— Если надумаете прописывать, придете заключить договор. В нем пропишем сроки и условия. Хотя бы это будет какой-то гарантией.
Выйдя на улицу, Людмила глубоко вдохнула. Внутри разрасталась тревога. Всё оказалось сложнее и серьёзнее, чем она думала. Не просто семейная просьба, а почти капкан. И как теперь говорить с Василием?
Она медленно пошла к остановке, сжимая в руке бумаги. Солнце клонилось к закату, и тени от домов тянулись, как чьи-то жадные руки.
Когда рушатся стены
Людмила стояла у плиты, механически помешивая борщ. За окном уже стемнело, на кухне горел только маленький светильник над столом, отбрасывая уютный желтоватый свет. Обычно это было ее любимое время — вечер, тишина, ожидание мужа с работы. Но сегодня всё казалось другим.
Ключ повернулся в замке ровно в семь. Василий всегда приходил вовремя — такой уж человек. Пунктуальный, основательный. Двадцать лет на заводе, ни одного опоздания. И в семье так же — надёжно, без сюрпризов.
— Люда? — окликнул он из прихожей. — Ты дома?
— На кухне, — ответила она и добавила про себя: «Где же мне еще быть».
Василий вошел, на ходу расстегивая рубашку, наклонился, чтобы поцеловать её в щеку, но она слегка отстранилась.
— Ужин почти готов, — сказала она, отворачиваясь к плите.
Муж удивленно хмыкнул, но промолчал. Прошёл к раковине, долго мыл руки, потом сел за стол и развернул газету. Обычный вечер, обычные движения. Людмила смотрела на его склонённую голову — седины стало больше, когда успел так поседеть? — и не знала, как начать разговор.
— Галина заходила сегодня, — наконец сказала она.
Василий не поднял головы, только пальцы, держащие газету, дрогнули.
— Ага, — буркнул он. — И как она?
— Нормально. — Людмила поставила перед ним тарелку с борщом. — Рассказала интересные новости. Оказывается, вы с ней решили, что Наташу с детьми нужно ко мне прописать.
Теперь он поднял глаза — растерянные, виноватые.
— Людочка, ты не так поняла… Галка, она ведь… ну, ты знаешь, какая она…
— Нет, это ты не так понял, — неожиданно твердо сказала Людмила, садясь напротив. — Это моя квартира. И я не хочу, чтобы в моей квартире прописывали кого-то без моего согласия.
Василий отложил газету и вздохнул. Потом взял ложку и принялся за борщ, словно оттягивая момент.
— Ты преувеличиваешь, — наконец сказал он, не глядя на жену. — Галя сказала — на время. Надо быть добрее.
Людмила смотрела на него и не узнавала. Человек, с которым она прожила восемь лет, который всегда защищал её, вдруг превратился в чужака, говорящего голосом своей сестры.
— Я сегодня была у юриста, — сказала она, и голос её звучал откуда-то издалека. — Знаешь, что он сказал? Если я их пропишу, без суда не выпишу.
— Какого еще юриста? — Василий нахмурился и отодвинул тарелку. — Люда, что за глупости? Это же семья! Не чужие люди!
— Именно. Семья. — Людмила смотрела на его недоеденный борщ. — А ты со мной даже не посоветовался. Просто решили с Галиной, за моей спиной.
— Да ничего я не решал! — повысил голос Василий. — Галка прицепилась, говорит — надо помочь. У Наташки проблемы, детей в садик не берут без прописки. Я просто сказал, что, наверное, ты не будешь против. Но решать-то всё равно тебе!
— Значит, решать мне? — переспросила Людмила. — А ты пойдешь сегодня и скажешь Галине, что я отказалась?
Василий замялся. По его лицу пробежала тень.
— Люда, ну зачем так сразу… Может, стоит подумать…
И тут она поняла. Он не скажет. Не защитит. Проще надавить на жену, чем пойти против сестры.
— Понятно, — только и сказала она.
Встала, начала убирать со стола. Внутри словно что-то надломилось, но странным образом от этого стало легче. Пришла ясность. В этом конфликте она одна. И раз так — будет решать сама.
— Людочка, — Василий попытался взять её за руку, — не обижайся. Мы ведь как-нибудь договоримся, да?
Она посмотрела на его руку, такую знакомую, с мозолями на ладони, с обручальным кольцом на пальце — кольцом, которое она сама надела когда-то, веря, что теперь будет не одна.
— Нет, Вася, — тихо сказала она. — Боюсь, что не договоримся.
У порога
После того разговора прошла неделя. Василий делал вид, что ничего не случилось — приходил с работы, ужинал, смотрел телевизор. Людмила молчала, готовила, стирала, но внутри всё кипело. Она ждала, что он заговорит первым, скажет что-то вроде: «Знаешь, я подумал и решил, что ты права». Но он молчал.
В субботу Людмила пошла на рынок. День выдался солнечный, и она решила пройтись пешком, подышать. Накупила овощей на неделю, зашла в молочный павильон за сметаной. Возвращаться домой не хотелось — там стояла эта напряженная тишина, от которой звенело в ушах. Поэтому она ещё заглянула в хозяйственный магазин, долго выбирала новые занавески. Потом вспомнила, что заканчивается стиральный порошок…
Домой Людмила вернулась почти через три часа, нагруженная пакетами. Уже в подъезде она заметила, что что-то не так — на лестничной площадке между первым и вторым этажом стояли какие-то коробки. Поднимаясь выше, она увидела ещё вещи — сумки, пакеты. А у самой её двери — два больших чемодана.
Сердце заколотилось где-то в горле. Она остановилась, перехватив поудобнее тяжелые пакеты, и в этот момент дверь её квартиры открылась. На пороге стояла Галина, за ней — молодая женщина с двумя детьми, мальчиком лет семи и девочкой чуть помладше. Наташа. Которую Людмила видела всего пару раз в жизни.
— Ну наконец-то! — воскликнула Галина с деланной радостью. — А мы уж заждались. Вася сказал, ты скоро придешь.
Из-за их спин виднелась фигура мужа — словно он прятался за ними, не решаясь выйти вперед.
— Что это? — спросила Людмила, кивнув на чемоданы. Голос звучал хрипло, как будто ей перехватило горло.
— Наши вещи, — улыбнулась Наташа. Она выглядела смущенной, но не настолько, чтобы отказаться от этого вторжения. — Тетя Люда, вы не волнуйтесь, мы не стесним, честное слово!
— Ну что ты, Людочка, открой, мы уже договорились, — проворковала Галина, делая шаг вперед. — Бумаги на стол, и сразу в паспортный стол. Дело-то нехитрое!
Людмила подняла глаза и встретилась взглядом с Василием. Он стоял, опустив плечи, как нашкодивший мальчишка, и смотрел виновато. В этот момент Людмила поняла — он действительно всё решил без неё. Поставил перед фактом.
Её бросило в жар, потом в холод. Они стояли там, у её двери, с вещами, с детьми, с какими-то бумагами — и ждали, что она просто уступит. Потому что «так надо». Потому что «семья». Потому что «жена должна».
Медленно, очень медленно она опустила пакеты на пол. Достала из сумки ключи. И вдруг почувствовала странное спокойствие.
— Нет, — сказала она тихо, но твердо. — Я не согласна.
— Что? — не поняла Галина.
— Я сказала — нет. Я не буду никого прописывать. Это моя квартира, я здесь решаю.
— Людмила Сергеевна! — Наташа шагнула вперед. — Нам просто временно…
— Нет, — повторила Людмила и посмотрела прямо на мужа. — Вася, я хочу, чтобы они ушли. Сейчас.
Василий побледнел. Он сделал неопределенный жест рукой, не то умоляя её, не то пытаясь успокоить Галину, которая уже открыла рот для гневной тирады.
— Люда, давай хотя бы поговорим…
— Мы уже говорили, — отрезала она. — И я не изменила решения.
С этими словами она шагнула к двери, отодвинув Галину, вставила ключ в замок. Чувствовала спиной их взгляды — ошарашенные, возмущенные, обиженные. Дверь поддалась тяжело, как будто сопротивляясь.
— Василий, ты что, позволишь ей? — услышала она голос Галины. — Это же твоя семья!
Людмила обернулась, держась за дверную ручку.
— Вася, — сказала она, и голос её звучал неожиданно спокойно, — сделай выбор. Сейчас.
Он смотрел на неё беспомощно, переводя взгляд то на сестру, то на племянницу с детьми. А потом — отвел глаза. И в этот момент всё стало окончательно ясно.
Людмила вошла в квартиру и закрыла дверь. Щелкнул замок.
Остаться собой
Ночью Василий так и не пришел. За восемь лет совместной жизни такое случилось впервые. Людмила не спала до трех, потом забылась тяжелым сном. Проснулась от тишины — той оглушающей тишины, когда в доме никого нет.
Она села на краю кровати, сжимая телефон в руке. Ни пропущенных, ни сообщений. Могла бы позвонить сама, но чувствовала — бессмысленно. Василий сделал выбор. Или так и не смог его сделать, что, в сущности, одно и то же.
— Так, хватит, — сказала Людмила вслух и сама вздрогнула от своего голоса.
За окном воскресный день разворачивался обычным чередом — соседка Зинаида Петровна развешивала белье на балконе, внизу дворничиха Фатима подметала двор, слышался детский смех с детской площадки. У всех своя жизнь. И у нее тоже будет — своя.
Она прошла на кухню, сварила кофе. В воскресенье обычно они с Василием завтракали вместе. Он любил яичницу с помидорами и луком, она — обычно чай с бутербродом. Сегодня Людмила достала кофе, который хранила для особых случаев. Насыпала в турку, почти не глядя. Горький запах ударил в нос, и она глубоко вдохнула.
— Горечь? Переживу, — пробормотала она.
Кофе сбежал, и пришлось оттирать плиту. Людмила оттирала плиту и думала о том, что теперь, наверное, разведется с Василием. Как разводилась уже однажды, в далеком девяносто восьмом, когда дети были маленькими и казалось, что жизнь кончена.
Но ничего, справилась. И сейчас справится.
К полудню странное оцепенение прошло, навалились мысли и чувства. Что делать дальше? Где Василий? Вернется ли? А если вернется — что тогда? Дать второй шанс? После такого предательства?
Она вдруг резко развернулась и пошла в спальню. Над кроватью висела их свадебная фотография — восемь лет назад, Людмила в голубом костюме (второй брак, чего уж там), Василий в строгом сером. Счастливые, улыбаются.
Людмила сняла фотографию и села с ней на кровать. Смотрела долго, вглядываясь в их лица — его и своё. Потом, не разбив, не порвав — просто убрала в ящик комода. Туда же отправились ещё несколько снимков с ним.
— Бывает, — сказала Людмила, словно оправдываясь перед кем-то. — Не срослось.
Вышла в гостиную, огляделась. Взгляд зацепился за диван — огромный, нелепый, коричневый. Василий настаивал именно на таком, говорил — «солидно». А ей всегда казалось, что он слишком давит на пространство.
Людмила примерилась, взялась за подлокотник и потянула. Тяжело, зараза. Перевела дух, потянула снова. Диван поддался, и скоро уже стоял у другой стены. Переставлять мебель в одиночку было тяжело, но у Людмилы открылось второе дыхание. Журнальный столик переехал на новое место, торшер — тоже. К вечеру гостиная изменилась до неузнаваемости.
Людмила перешла в кухню. В холодильнике обнаружились сосиски — Василий любил, она не особо. Достала, пожарила себе на ужин. Пусть будет последняя его «вещь» в её жизни. Поела прямо стоя у окна, глядя, как в соседних окнах зажигается свет.
Потом зачем-то достала семейный альбом. Перелистала до своей первой свадьбы — молодая, в пышном белом платье, с букетом роз. Сергей рядом, красивый, уверенный. Казалось тогда — навсегда. А через шесть лет собрал вещи и ушёл к своей секретарше. Как в дурном анекдоте.
Страницы шелестели, лица мелькали. Дети маленькие — Оля с косичками, Митя с разбитой коленкой. Родители, пока ещё живые. Подруги по институту. Сколько всего было в её жизни помимо мужей!
Постепенно по квартире разливались сумерки, но Людмила не включала свет. Сидела в кресле, обхватив колени руками. Не плакала — внутри всё словно заледенело. Но где-то за этим льдом теплилась искра. Какая-то новая сила, которую она раньше в себе не замечала.
— Плевать, — сказала она решительно. — Переживу. Не в первый раз.
И только когда поднялась, чтобы включить свет, почувствовала, как по щекам текут слёзы. Заплакала и тут же разозлилась на себя. Нашла бумажную салфетку, вытерла лицо.
Зазвонил телефон — номер Василия. Людмила держала телефон, глядя на экран. Большой палец завис над зелёной кнопкой. Звонок оборвался.
И вдруг ей стало легче. Она не взяла трубку. Ни с просьбами, ни с извинениями — она не хотела сейчас слышать его голос. Хотелось тишины. И чтобы голова была ясной.
Людмила обошла квартиру, включая свет. В кухне, в ванной, в спальне. Стояла посреди гостиной, оглядывая переставленную мебель. Вспомнила, как подруга Татьяна говорила: «Если жизнь меняется — сделай перестановку. Новое пространство — новые мысли».
Она прошла к книжному шкафу, достала томик Ахматовой. Купила давно, всё хотела почитать, но Василий морщился — зачем тебе эта заумь? Людмила открыла наугад:
«Я научилась просто, мудро жить,
Смотреть на небо и молиться Богу,
И долго перед вечером бродить,
Чтоб утомить ненужную тревогу».
Людмила улыбнулась. Бродить, смотреть на небо — звучит неплохо. Завтра обязательно пойдёт в парк. А потом, может, позвонит детям. Давно ведь не виделись.
К полуночи она заснула в кресле, с книгой на коленях. И снилась ей не Василий, не Галина с её требованиями, а почему-то мама. Молодая, красивая, в цветастом платье. Обнимает её и говорит: «Держись, Людочка. Ты сильная, ты справишься».
Там, где по-настоящему дом
Прошёл месяц. Василий забрал свои вещи через неделю после того случая — пришел, когда Людмилы не было дома, собрал всё в чемоданы и оставил ключи на столе. Никакой записки, никакого разговора. Людмила почти обрадовалась, что они разминулись. Что тут было говорить? Всё уже сказано тем его взглядом в сторону, тем молчанием.
Галина звонила пару раз — сначала угрожала судом (Людмила только посмеялась: за что судиться-то?), потом пыталась давить на жалость. Но, не получив ответа, затихла.
Жизнь потихоньку налаживалась. Людмила работала в библиотеке, как и раньше, возвращалась в свою — теперь действительно свою — квартиру, где всё было расставлено по её вкусу. Вечерами читала книги, которые откладывала годами, смотрела фильмы, которые Василий считал «бабскими». Иногда звонила детям — сыну в Новосибирск, дочери в Краснодар. Рассказывала новости, но о разрыве с Василием упомянула вскользь. Не хотелось волновать, да и к чему? Они взрослые, у них своя жизнь.
Но дети оказались внимательнее, чем она думала. В начале июня раздался звонок от дочери, Ольги.
— Мам, мы приедем на выходные, — сказала она безо всяких предисловий. — Я и Митя. Встретишь?
— Конечно, встречу, — растерянно ответила Людмила. — А что случилось?
— Ничего, просто соскучились. Будем послезавтра, в десять утра. Я пирог с яблоками хочу, ты напечешь?
Людмила улыбнулась в трубку. Пирог с яблоками был семейной традицией — на все дни рождения, на все приезды.
— Напеку, конечно. Жду вас.
Следующие два дня она провела в приятных хлопотах. Вымыла окна, приготовила любимый борщ сына, заварила смородиновый компот. Сходила на рынок за свежими яблоками для пирога. И поймала себя на мысли, что давно не чувствовала такого предвкушения радости.
В субботу, ровно в десять утра, в дверь позвонили. На пороге стояли её дети — такие взрослые, такие родные.
— Мама! — Ольга бросилась ей на шею. За ней вошел Дмитрий — высокий, широкоплечий, так похожий на её отца.
— Привет, мам, — сказал он, целуя её в щёку. — Как ты тут?
Людмила улыбнулась, глядя на них.
— Вы же голодные с дороги? Идёмте, у меня всё готово.
Они прошли на кухню, и Ольга сразу заметила перемены:
— Ого, ты шторы поменяла! И стол передвинула! А где эта ужасная ваза, которую тётя Галя подарила?
Людмила засмеялась:
— В шкафу. Или в мусорке. Не помню.
Дмитрий внимательно посмотрел на неё:
— Мам, а где вообще Василий Петрович?
Она вздохнула, расставляя тарелки.
— Мы расстались. Он ушёл к сестре.
Дети переглянулись, и Людмила поняла — они уже знали. Наверняка созванивались, обсуждали. Может, даже с Василием говорили.
— Мам, — мягко сказала Ольга, — почему ты нам сразу не сказала?
— Зачем вас беспокоить? У вас своя жизнь, свои заботы.
— Перестань, — Дмитрий взял её за руку. — Мы же семья. А семья — это не те, кто прописаны в одной квартире. Это те, кто всегда рядом, даже если в тысяче километров.
Людмила опустила глаза, чтобы скрыть навернувшиеся слёзы. Впервые за долгое время она чувствовала не одиночество, а тепло. Настоящее, родное.
После обеда Дмитрий сказал:
— Я тут подумал, что твои старые шторы в спальне совсем выцвели. Давай новые повесим? Я купил, смотри, — и достал из сумки свёрток.
— Когда успел? — удивилась Людмила.
— Вчера ещё, — улыбнулся сын. — Оля сказала, что у тебя в спальне всё в бежевых тонах, так что я взял эти, с синим узором. Освежат комнату.
Пока они с Дмитрием вешали шторы, Ольга возилась на кухне — что-то резала, месила, напевая под нос любимую песню Людмилы. Потом крикнула:
— Мам, иди сюда! Сюрприз!
На столе стоял торт — не купленный, а самодельный, чуть кривоватый, но такой родной. С надписью «Самой лучшей маме».
— Доченька, — только и смогла выдохнуть Людмила, прижимая руки к груди.
— Это я всю неделю тренировалась, — гордо сказала Ольга. — По видеорецепту, который ты мне когда-то отправляла. Помнишь?
Людмила кивнула. Помнила, конечно. И то, как Ольга в детстве всегда просила научить её печь. И то, как они вместе готовили первый пирог, и как у маленькой Оли всё лицо было в муке…
— Ты присядь, мам, — сказал Дмитрий, вернувшись в кухню. — У нас ещё разговор к тебе есть.
Она насторожилась:
— Что-то случилось?
— Нет, — улыбнулась Ольга, разливая чай. — Просто мы с Митей решили… В общем, я перевожусь в местный филиал нашей компании. А Митя может работать удалённо два месяца в году. И мы подумали, что будем приезжать к тебе по очереди. Я — в апреле-мае, он — в сентябре-октябре.
Людмила растерянно смотрела на детей:
— Но зачем? У вас своя жизнь, свои семьи…
— Затем, — серьёзно сказал Дмитрий, — что ты не должна быть одна. Мы выросли, но ты же всегда о нас заботилась. Теперь наша очередь.
— Да и детям полезно с бабушкой побыть, — улыбнулась Ольга. — Маришка в сентябре в первый класс идёт, так что я её к тебе на всё лето привезу. Ты не против?
— Против? — Людмила рассмеялась сквозь слёзы. — Да я счастлива буду!
За окном садилось солнце, на кухне пахло свежим тортом и чаем. Людмила смотрела на своих повзрослевших детей и думала о том, как жизнь удивительно поворачивается. Иногда нужно закрыть одну дверь, чтобы открылись другие — те, которые ведут к настоящему дому. К месту, где тебя по-настоящему любят.
Ольга разрезала торт, положила первый кусок маме:
— Ты сильная, мам. Всегда была такой. Мы с Митей тобой гордимся, знаешь?
Дмитрий кивнул, улыбаясь:
— И Василию Петровичу не позавидуешь. Он много потерял.
— Перестаньте, — отмахнулась Людмила, но в груди разливалось тепло.
За окном постепенно темнело. Где-то вдалеке играла музыка, слышался детский смех. Людмила вдруг поняла, что улыбается — впервые за долгое время по-настоящему, от души.
Жизнь продолжалась. И в ней было ещё так много светлого.
