Маршрутка дёрнулась и остановилась. В окно я разглядела родной двор, потрёпанные качели и кривую берёзу. Семь дней на море промелькнули как сон. Ужасно хотелось домой, в родные стены. К моему дивану, к чаю на кухне, к тишине.
— Конечная, женщина! Выходите давайте, — прокричал водитель, и я опомнилась.
Моя рука никак не могла ухватить ручку двери чемодана. Пальцы онемели после дороги. Наконец, я выбралась на улицу, вдохнула запах скошенной травы и улыбнулась. Дома. Три недели до нового учебного года, до шумных детей и бесконечных тетрадей. Три недели тишины.
Я прокатила чемодан через лужу и направилась к подъезду. Мысли уже скакали от предвкушения горячей ванны и чего-нибудь вкусненького с доставкой.
Может, суши? После трёх лет вдовства я привыкла баловать себя по мелочам. Никто не упрекнёт за лишнюю трату.
У входа я заметила женщину с папкой. Крашеная блондинка в алом костюмчике оценивающе смотрела на окна. Наши взгляды встретились, она кивнула мне как знакомой и отошла к припаркованной машине.
Я потянула на себя дверь подъезда, и тут мой взгляд наткнулся на глянцевый лист А4. «Продаётся квартира, 50 кв.м, отличный ремонт, чистая продажа». И ниже — фотография. Моя квартира.
Моя кухня с голубой плиткой, которую мы выбирали ещё с мужем. Моя гостиная с нелепым, но любимым ковром.
Сердце застучало как бешеное. Воздуха не хватало. Что происходит? Я оглянулась на блондинку — она сидела в машине и что-то печатала в телефоне. Риелтор? Что за шутки?
Во рту пересохло. Дрожащими руками я нащупала ключи в кармане. Может, это ошибка, розыгрыш, чья-то нелепая выходка.
Я рванула вверх по лестнице, перепрыгивая через ступеньку, забыв про лифт и тяжёлый чемодан внизу. Только бы открылась дверь, только бы всё было как всегда.
Ключ повернулся, и я толкнула дверь. Мир пошатнулся. Замерла на пороге с ощущением, будто меня ударили под дых.
Чужие стены
В прихожей стояли чужие туфли. Женские, лаковые, размера на два меньше моего. В углу — прислоненная к стене трость с деревянной ручкой. Даже запах изменился. Вместо моих любимых цитрусовых ароматов пахло какими-то приторными духами.
Я прошла вглубь квартиры, держась за стену. Колени дрожали, а в голове крутилась одна мысль: «Это не моя квартира. Я ошиблась этажом, дверью, домом…» Но я знала, что не ошиблась.
Моя светлая гостиная, где ещё неделю назад стоял диван с разложенной стопкой книг, изменилась до неузнаваемости. Вместо дивана — кожаный уголок тёмно-коричневого цвета. На стене, где висела картина с васильками, теперь пустота. Шкаф с фотографиями и сувенирами исчез. Вместо него — современная стенка с подсветкой.
— Что за чертовщина? — Мой голос прозвучал хрипло и испуганно.
Я бросилась на кухню. Вместо моего старенького холодильника стоял новый, серебристый. На столе — ваза с фруктами, которых я точно не покупала.
Мой сервиз пропал из навесного шкафчика, а на полке лежала визитка с золотым тиснением. «Елена Звягинцева, риелтор. Быстро и выгодно продам вашу недвижимость».
Я схватила визитку, сжав её так, что картон смялся. На столе стоял стакан с недопитым чаем. Кто-то был здесь недавно. Кто-то, кто решил, что может распоряжаться моей квартирой.
В памяти мелькнула блондинка у подъезда. Её оценивающий взгляд. Её уверенность. Я схватила телефон и набрала номер, указанный на визитке. Кто бы это ни затеял, я выясню правду.
Гудки казались бесконечными. Я открыла шкаф в спальне — пусто. Ни любимых платьев, ни коробки с зимними вещами. Словно меня стёрли из этой квартиры. Из собственной жизни.
— Алло? Агентство недвижимости, — раздался бодрый женский голос.
Я сглотнула, пытаясь совладать с дрожью в голосе:
— Это Валентина Сергеевна. По поводу квартиры на Весенней, 12, квартира 47. Моей квартиры. Которую, кажется, кто-то решил продать без моего ведома.
Голос предательства
— Валентина Сергеевна? — в голосе женщины послышалось замешательство. — Простите, но я работаю по этому объекту с собственником, Ириной Игоревной. У меня все необходимые документы и доверенность.
Ирина. Моя племянница. Дочь моего покойного брата. Девочка, которую я забирала из роддома, когда её мать сбежала с заезжим музыкантом. Которую нянчила, когда брат запивал, которой оплатила институт.
— Какая ещё доверенность? — Я не узнавала свой голос. — Я ничего не подписывала!
— Послушайте, — тон риелтора стал прохладным, — у меня есть доверенность от Ирины Игоревны Кравцовой, которая действует от имени своей тёти, то есть вас. Если есть какие-то недопонимания в семье, решайте их сами, но я веду сделку абсолютно легально.
Я опустилась на чужой стул посреди своей кухни. Легально? Ирина? Мотивы крутились в сознании, не складываясь в единую картину.
— Где сейчас Ирина? — спросила я, стараясь говорить спокойно.
— Не знаю, — в голосе риелтора появилось нетерпение. — Наверное, дома. Мы договорились о просмотрах на сегодня и завтра. Уже есть заинтересованные покупатели.
Покупатели. На мою квартиру. Единственное, что у меня осталось после смерти мужа. Мой дом.
— Вы знаете, — я старалась контролировать дрожь в голосе, — что действуете незаконно? Я жива, в своём уме, и никаких доверенностей не давала.
Пауза. Я слышала, как на том конце шуршат бумаги.
— У меня есть заверенная доверенность, — голос риелтора стал жёстче. — Если вы считаете, что ваша племянница действует незаконно, обращайтесь в полицию. Но предупреждаю: семейные разбирательства могут затянуть продажу, а покупатели уже готовы внести задаток.
Я закрыла глаза. Ирина. Как она могла? Почему?
— Спасибо за информацию, — процедила я и сбросила вызов.
Руки тряслись, когда я искала номер Ирины в контактах. Предательство жгло горло, будто я проглотила уголёк. Я всё ещё не могла поверить. Должно быть какое-то объяснение.
Нашла. Нажала кнопку вызова и поднесла телефон к уху.
Осколки доверия
— Тётя Валя? — голос Ирины звучал испуганно. — Ты уже вернулась? Я думала, ты ещё неделю…
— Что происходит, Ира? — я перебила её, не в силах слушать этот лепет. — Почему в моей квартире чужие вещи? Почему на двери объявление о продаже?
Тишина на том конце трубки затянулась. Потом — глубокий вздох.
— Тётя Валь, не сердись. Я хотела как лучше, правда. — Её голос дрогнул. — Ты же сама говорила, что устала от этой квартиры, что воспоминания о дяде Серёже тебя мучают.
— Когда я такое говорила? — от возмущения у меня перехватило дыхание.
— Ну как же, помнишь, в прошлом году, когда я приезжала на день рождения. Ты сказала, что иногда думаешь всё бросить и уехать куда-нибудь к морю.
Я вспомнила тот разговор. Осенний вечер, бутылка вина, воспоминания о Серёже… Да, в какой-то момент я сказала что-то подобное. Но это была просто фантазия, мимолётная мысль!
— И ты решила продать мою квартиру? — я не могла поверить в услышанное. — Без моего ведома? Вынести все мои вещи? Где они, кстати?
— Они в кладовке, — быстро ответила Ирина. — Я всё аккуратно сложила. Тётя Валь, ты пойми, я думала о твоём здоровье. Тебе тяжело одной, лестница без лифта, да и район неспокойный стал. А так — продадим твою, купим тебе однушку поближе к нам, с ремонтом, все удобства…
— А остаток денег? — вырвалось у меня.
Снова тишина.
— Ну, я думала, может, часть вложим в Димкино образование, — Ирина говорила тихо, словно сама понимала, насколько это звучит эгоистично. — Он же твой внучатый племянник, почти как внук…
Слёзы душили меня. Серёжина квартира. Наша. Тридцать лет жизни. И вот теперь — Димкино образование?
— Тётя Валя, не молчи, — в голосе Ирины появились жалобные нотки. — Ты же всегда говорила, что мы — твоя единственная семья.
— Я в полицию иду, — отрезала я. — Это мошенничество. Доверенность поддельная. Я ничего не подписывала.
— Тётя Валя! — Ира вдруг закричала. — Не надо полиции! Ты же не понимаешь, у меня проблемы, Димке в институт поступать, деньги нужны срочно! А ты что, вечно будешь в этой квартире сидеть? Тебе шестьдесят пять! Пожила и хватит!
Трубка выпала из моих рук. Вот оно, значит, как. Пожила и хватит…
В коридорах равнодушия
На часах два, а я всё ещё сижу в коридоре отделения полиции. Рядом бабуля с покусанной рукой, напротив парень с разбитой губой. Вот и компания на сегодня.
Зачем пришла? Надеялась, что мне помогут? Что следователь как в сериале воскликнет: «Немедленно вернуть квартиру гражданке Кравцовой!»? Наивная дурёха! Годы детей учила, а жизни так и не научилась.
Пальцы нервно перебирают документы в папке. Свидетельство о праве собственности. Выписка из домовой книги. Квитанции за газ. Что из этого хоть как-то поможет против наглой лжи, против подделки?
— Кравцова? На опрос! — прокуренный голос дежурного выдёргивает из мыслей.
Кабинет похож на кладовку — два стола, шкаф с папками, сломанный вентилятор. За столом мальчишка, едва за тридцать, с усталыми глазами взрослого человека.
— Лейтенант Соколов, — буркает он. — Излагайте.
Начинаю говорить, и с каждым словом вижу, как тухнет взгляд. Ему неинтересно. Ему скучно. Я для него — обычная бабка с придурью, которая сама всё запутала, а теперь ищет виноватых.
— То есть квартиру пытается продать ваша племянница? По доверенности? — он делает пометку в блокноте. — Где доверенность оформлена?
— Не оформляла я никакой доверенности! Понимаете? Её подделали! Я вернулась из отпуска, а там… там…
Пытаюсь сдержать слёзы. Только не разреветься перед этим пацаном! Мне шестьдесят пять, я отдала школе тридцать три года, пережила смерть мужа, а теперь сижу и доказываю, что имею право на свою квартиру. Стыд-то какой!
— Валентина Сергеевна, — лейтенант смягчается, — только не плачьте. Понимаете, это сложная история. Семейные дела такие… запутанные.
— При чём тут семейные дела? Это мошенничество! Подделка документов!
— Возможно, — он кивает. — Но для начала расследования нужны доказательства. Экспертиза подписи, показания свидетелей. Это долго. И, если честно, с родственниками всегда так — сегодня заявление, завтра примирение, а у нас дел полно.
В его словах я слышу приговор. Для них мой случай — бытовуха, семейные разборки. Не убийство, не ограбление банка.
— То есть я должна смириться? — мой голос звенит.
Он морщится:
— Напишем заявление, конечно. Но если хотите быстрее — найдите юриста. Хорошего. С экспертизой подписи. А со своей племянницей попробуйте поговорить. Может, всё ещё можно решить.
Выхожу из отделения с тяжестью на сердце. Бумажка с номером заявления жжёт пальцы. Хочется выбросить, растоптать, как мою надежду на справедливость.
Куда теперь? Домой нельзя. К Ирке — тем более. Останавливаюсь у скамейки возле своего подъезда. На ней Алексей Петрович кормит голубей. Замечает меня, машет рукой. И вдруг понимаю — не всё потеряно.
Луч надежды
— Валентина Сергеевна! Вернулись! А я думал, вы ещё неделю на море, — Алексей Петрович подвинулся, освобождая место на скамейке.
Мы не были близкими друзьями с Алексеем, но после смерти Серёжи он часто помогал мне с мелким ремонтом. Бывший юрист, вышедший на пенсию три года назад, он жил со своим рыжим котом Тимофеем и, кажется, знал всё и всех в нашем доме.
— Море закончилось, — я опустилась рядом, чувствуя, как дрожат ноги. — Алексей Петрович, у меня беда.
Он внимательно посмотрел на меня, хмурясь:
— Что случилось? Вы бледная какая-то.
Слова полились потоком. Я рассказывала сбивчиво, перескакивая с одного на другое, но он слушал, не перебивая. Только брови его хмурились всё сильнее.
— Так, — произнёс он, когда я закончила. — Значит, доверенность от вашего имени. И в полиции разводят руками.
— Да какая доверенность! — воскликнула я. — Я ничего не подписывала!
— Верю, — кивнул он. — Но нужно разобраться. Пойдёмте ко мне, чаю попьём. Всё равно в вашей квартире сейчас… — он замялся, — неуютно.
Квартира Алексея Петровича была воплощением холостяцкого уюта. Книжные полки до потолка, старое кресло с пледом, на котором спал рыжий Тимофей. Никакого телевизора — только радиоприёмник на столе.
— Значит так, — он поставил передо мной чашку с крепким чаем. — Для начала нужно получить копию этой доверенности. Потом заказать экспертизу подписи. Ещё нужно выяснить, кто нотариус, чисто формально хотя бы.
— Откуда мне взять эту копию? — вздохнула я. — Ирина не даст, риелтор тем более.
— У нотариуса, — Алексей Петрович улыбнулся. — Любая доверенность регистрируется в реестре. А у нас в городе не так много нотариусов, обзвоним. Я могу представиться вашим представителем.
Я смотрела на него, и впервые за день почувствовала, что не одна.
— А если найдём доверенность — что дальше?
— Дальше — экспертиза подписи, заявление в прокуратуру, — он говорил уверенно, загибая пальцы. — Может, временный запрет на сделки с квартирой через суд. Нелегко будет, но реально.
— Почему вы мне помогаете, Алексей Петрович? — спросила я тихо.
Он помолчал, глядя в окно.
— Знаете, у меня дочь в Канаде живёт. Внуков привозит раз в три года. А здесь, — он обвёл рукой комнату, — только Тимофей да соседи. Мы, Валентина Сергеевна, должны друг другу помогать. Иначе никак.
Что-то тёплое разлилось в груди. Я смотрела на этого сухощавого человека с аккуратно подстриженной седой бородкой и думала, что теперь справлюсь. Обязательно справлюсь.
— У меня там все документы остались, — я кивнула в сторону своей квартиры. — Паспорт есть, а остальное…
— Ничего, — он встал и подошёл к телефону. — Сейчас начнём звонить нотариусам. А заодно я свои старые связи подниму. Не зря же тридцать лет в юриспруденции проработал.
У меня появился союзник. И это давало силы бороться дальше.
Раскрытая ложь
Два дня пролетели в суматохе. Я жила у Алексея Петровича, спала на раскладушке и чувствовала себя беженкой в собственном доме. Тимофей, рыжий кот-философ, оказался прекрасным слушателем — он садился рядом, когда я начинала плакать, и деликатно мурчал, не пытаясь лезть с утешениями.
Алексей Петрович был неутомим. Звонил, писал, ходил по инстанциям. Вечером третьего дня он вернулся домой с таинственной улыбкой и папкой в руках.
— Есть новости, — сказал он, снимая куртку. — И, кажется, хорошие.
Я поставила перед ним чашку чая — за эти дни мы уже привыкли к такому распорядку.
— Рассказывайте! — от волнения у меня тряслись руки.
Алексей Петрович достал из папки документ и положил на стол.
— Вот она, ваша «доверенность». Копию сделали, еле уговорил старого приятеля в нотариальной конторе.
Я взяла листок. Официальный бланк, печать, подпись нотариуса. И моя… подпись? Я вгляделась внимательнее.
— Это не мой почерк, — прошептала я. — Совсем не мой!
— Конечно, не ваш, — кивнул Алексей Петрович. — Даже я вижу, что подделка. Посмотрите на завитушки — совсем другие.
— Но как она смогла? — я всё ещё не могла поверить. — Нотариус же должен проверять!
— А нотариус и проверял, — он хитро прищурился. — Только не вас, а женщину с вашим паспортом. Знаете, кто заверял доверенность? Нотариус Климова из соседнего района. А теперь самое интересное — я поговорил с её помощницей. Та смутно помнит женщину с вашими документами — «немолодая, в очках, немного прихрамывала».
— Сестра Ирины! — воскликнула я. — Людмила! Ей пятьдесят пять, она похожа на меня, а после операции на колене прихрамывает.
Алексей Петрович довольно кивнул:
— Вот видите. Семейный подряд. Но есть ещё кое-что.
Он достал из папки второй документ.
— Это запрос в банк. У меня остались связи, помогли. Смотрите — два месяца назад открыт вклад на имя Ирины Кравцовой. Сумма — миллион двести тысяч. Угадайте, откуда деньги?
— Задаток за квартиру, — догадалась я.
— Именно. Они уже получили деньги от покупателя. Частично. И потратили.
Я откинулась на спинку стула, чувствуя странное опустошение.
— Что мне теперь делать? — спросила я тихо.
— С этими документами — прямиком в следственный комитет, — Алексей Петрович был серьёзен. — Это уже не просто семейный конфликт. Это мошенничество в особо крупном размере. Подделка документов. Присвоение чужого имущества. Лет на пять потянет, не меньше.
При слове «тюрьма» что-то кольнуло в сердце. Ирина. Дочь моего брата. Девочка с косичками, которую я учила печь пироги… И теперь я должна отправить её в тюрьму?
— Но это же Ира, — сказала я, сама не понимая, что хочу этим сказать.
Алексей Петрович внимательно посмотрел на меня:
— Валентина Сергеевна, я понимаю ваши чувства. Но подумайте — она лишила вас дома. Выбросила ваши вещи. Распорядилась вашей жизнью, словно вы уже в могиле. И ради чего? Ради денег на образование сыночка?
Я вспомнила наш разговор с Ириной. «Пожила и хватит». Холод этих слов пробирал до костей.
— Вы правы, — кивнула я. — Нужно идти в следственный комитет. Но давайте завтра. Сегодня я уже не могу.
— Конечно, — он мягко сжал мою руку. — Завтра так завтра. Но учтите — чем быстрее мы начнём официальное расследование, тем больше шансов остановить продажу квартиры.
Я прикрыла глаза, вдруг ощутив дикую усталость. Почему всё так сложно? Почему близкие люди становятся чужими? Где я ошиблась с Ириной?
— Спасибо вам, Алексей Петрович, — сказала я тихо. — Без вас я бы… не знаю, что бы делала.
— Ерунда, — отмахнулся он. — Просто сейчас ваша очередь на помощь, а когда-нибудь придёт и моя. Так и живём.
Я смотрела на папку с документами — свидетельством предательства. В голове зазвучал мамин голос: «Валя, запомни, никогда не бросай своих. Родная кровь — самое ценное, что у нас есть».
Прости, мама, подумала я. Но иногда родная кровь становится ядом.
Глаза в глаза
Следователь Орлов, мужчина лет сорока с усталыми глазами, внимательно изучал документы. Я сидела напротив, Алексей Петрович — рядом. Его присутствие придавало мне сил.
— Что ж, Валентина Сергеевна, — наконец произнёс следователь, — дело серьёзное. Доверенность явно поддельная, экспертиза это подтвердит. Задаток за квартиру получен незаконно. Будем возбуждать уголовное дело.
Дверь кабинета распахнулась, и на пороге появилась запыхавшаяся Ирина. За ней маячила Людмила — её старшая сестра.
— Тётя Валя! — воскликнула Ирина. — Что ты делаешь? Зачем всё это?
— Ирина Игоревна Кравцова? — следователь поднялся. — Очень кстати. Проходите, присаживайтесь. И вы тоже, — он кивнул Людмиле.
— Я никуда не пойду! — Ирина повысила голос. — Тётя Валя, это же я, Ира! Ты что, правда хочешь нас посадить? Родную кровь?
Я молчала, глядя на её красивое, заплаканное лицо. Десять лет назад она точно так же плакала, когда просила денег на свадьбу. И потом, когда занимала на первый взнос за машину. И когда ей не хватало на отпуск.
— Присаживайтесь, — повторил следователь уже строже. — Либо здесь поговорим, либо в другом кабинете, но уже с протоколом задержания.
Ирина плюхнулась на стул, вытирая слёзы:
— Тётя Валя, ну скажи им! Скажи, что это недоразумение! Мы же семья!
— Семья? — мой голос звучал неожиданно твёрдо. — Семья не продаёт квартиру родного человека без его ведома. Семья не подделывает документы. Семья не говорит «пожила и хватит».
Ирина побледнела:
— Я не это имела в виду! Я просто… Я просто хотела, чтобы тебе было легче. Маленькая квартирка, без забот. Рядом с нами.
— А доверенность? — спросил следователь. — Тоже для её блага подделали?
Людмила, до этого молчавшая, вдруг поджала губы:
— Да что вы все набросились на Ирку? Что такого-то? Тётка и так на пенсии, зачем ей трёшка? А у Димки жизнь только начинается, ему учиться надо!
Я смотрела на эту женщину, так похожую на меня, и не узнавала в ней дочь своего брата. Чужая. Совершенно чужая.
— Людмила Игоревна, — следователь постучал ручкой по столу, — вы сейчас признались в подделке документов, надеюсь, вы это понимаете?
— Ничего я не признавалась! — огрызнулась она. — Я вообще не понимаю, о чём речь!
— Да ладно, Люда, — вдруг тихо сказала Ирина. — Хватит уже. Мы попались.
Она повернулась ко мне:
— Тётя Валя, я не хотела, чтобы так вышло. Правда. Но у нас долги, ты не знаешь, сколько стоит сейчас образование. А ты одна, у тебя всё равно никого нет…
— У меня была семья, — я смотрела ей прямо в глаза. — Я думала, что была.
— Значит, вы признаёте факт подделки доверенности? — следователь подался вперёд.
Ирина опустила голову:
— Да. Мы с Людой всё подстроили. Я не хотела вреда, просто думала — тётя поворчит и смирится. Эта квартира такая большая для неё одной…
— Это называется «мошенничество с недвижимостью», — сухо сказал следователь. — Статья 159 часть 4. До десяти лет лишения свободы.
Ирина всхлипнула. Людмила застыла с каменным лицом.
— Я не хочу, чтобы их сажали, — вдруг сказала я.
Все повернулись ко мне.
— Валентина Сергеевна, — начал Алексей Петрович, но я остановила его жестом.
— Я не хочу, чтобы их сажали, — повторила я. — Но я хочу справедливости. Моя квартира остаётся моей. Все документы признаются недействительными. А деньги, что уже потрачены, — пусть отрабатывают. Годами. Каждый месяц. Как алименты.
Ирина подняла на меня заплаканные глаза:
— Спасибо, тётя Валя! Я знала, что ты нас любишь!
— Нет, Ира, — я покачала головой. — Я любила. Раньше. А теперь — я просто не хочу, чтобы мой брат смотрел с небес, как его дочери гниют в тюрьме.
Что-то в моих словах, видимо, достигло её сознания. Она опустила глаза.
— Прости, — прошептала она. — Если сможешь.
Я не ответила. Прощение — это потом. Может быть. А сейчас — мне нужно вернуть свой дом.
Возвращение к себе
Прошло три недели. Я стояла посреди своей гостиной и смотрела на стены, освобождённые от чужих картин. Запах свежей краски щекотал ноздри — я решила перекрасить комнату, где стояла мебель покупателей. Словно смыть последние следы вторжения.
За эти дни многое произошло. Сделку с покупателями аннулировали, объяснив «семейными обстоятельствами». Мои вещи вернулись из кладовки — часть пришлось выбросить, они отсырели. Риелтор Елена Звягинцева извинилась и в качестве компенсации помогла с переездом.
По вечерам я пила чай с Алексеем Петровичем и Тимофеем. Говорили обо всём — о книгах, о старых фильмах, о том, как изменился город за последние годы. Никогда не думала, что в шестьдесят пять можно начать дружбу. Оказалось — можно.
Звонок в дверь прервал мои размышления. На пороге стоял Алексей Петрович с пакетом в руках.
— Ну что, готово? — улыбнулся он, проходя в квартиру.
— Почти, — я кивнула на стены. — Завтра мебель привезут, и будет как новенькая.
— Зачем вам новая мебель? — он покачал головой. — Тратиться…
— Хочу и всё, — я улыбнулась. — Имею право. У меня теперь каждый месяц будет прибавка к пенсии от племянниц. Могу себе позволить.
Алексей Петрович хмыкнул:
— Это точно. Кстати, я тут пирог купил. С вишней. Чайку?
Мы сидели на кухне, и закатное солнце золотило стены. За окном шумел летний вечер — дети на площадке, машины, чья-то музыка.
— Знаете, Валентина Сергеевна, — вдруг сказал Алексей Петрович, отставляя чашку, — я вот думаю… Зря вы одна живёте. И я один. А вместе веселее было бы.
Я смотрела на его смущённое лицо и не могла поверить своим ушам:
— Алексей Петрович, вы что же, ухаживаете за мной?
— Да какие наши годы, — он махнул рукой. — Просто предлагаю… дружить домами, так сказать. Вы у меня, я у вас. Кино смотреть, в парк ходить. Тимофею, опять же, веселее будет — он к вам привязался.
Я почувствовала, как краснею. Давно забытое чувство.
— А знаете, — сказала я, разглядывая чаинки на дне чашки, — я, пожалуй, согласна. Действительно, веселее будет.
Алексей Петрович просиял:
— Вот и славно! Тогда завтра в парк? Там концерт духового оркестра.
— В парк так в парк, — я кивнула.
Когда он ушёл, я подошла к окну. Солнце окончательно спряталось, и на небе зажигались первые звёзды. Я думала о том, как странно устроена жизнь. Иногда приходится потерять то, что казалось самым близким, чтобы найти что-то настоящее.
На следующий день мне позвонила Ирина. Она плакала, говорила, что раскаивается. Я слушала молча. Потом сказала:
— Я не держу на тебя зла, Ира. Но и доверия больше нет. Может, со временем…
— Я понимаю, — всхлипнула она. — Я всё верну, обещаю. Мы с Людой договорились — будем каждый месяц отдавать.
— Хорошо, — я не знала, что ещё сказать. Все слова были уже сказаны.
Повесив трубку, я осмотрела квартиру. Здесь прошла моя жизнь с Серёжей. Здесь мы мечтали, ссорились, любили друг друга. Тридцать лет счастья. Никто не мог отнять эти воспоминания, даже если бы квартиру продали.
В дверь позвонили — приехали установщики новой мебели. Начиналась новая глава моей жизни. Моей, и только моей.