Концерт казался бесконечным.
Зал, пропитанный запахом крахмала с воротничков и дешёвого мыла, наполнялся сдержанным напряжением.
Под желтоватым светом софитов на сцене стояла семилетняя девочка и выводила на скрипке меланхоличную мелодию Иванова.
Она играла изо всех сил — настолько, что становилось неловко от её напряжённого старания.
Игорь бросил взгляд на профиль своей новой жены.
Ольга сидела, подперев ладонь подбородок, полностью сосредоточенная на происходящем.
Идеальные черты лица, дорогое, но лаконичное платье, едва уловимый шлейф духов — всё выглядело словно иллюстрация из журнала о жизни успешных людей.
Он женился на ней три месяца назад, очарованный её красотой и, как ему казалось, искренностью.
Однако в глубине души его мучили сомнения: всё казалось слишком идеальным.
Слишком тщательно подобранные слова о благотворительности, слишком своевременные эмоции при виде чужой боли — словно по заранее написанному сценарию.
Он привёз её в этот интернат не из альтруизма.
Это было его испытанием — проверкой настоящих человеческих чувств.
Он давно перечислял деньги, но сам никогда не приезжал.
Для него это было делом совести: сделал доброе дело — и можно жить дальше.
Но сейчас ему хотелось увидеть, что скрывается за её безупречной внешностью.
Настоящее ли это?
После концерта устроили чаепитие.
Дети, нарядные и тихие, робко брали печенье.
Ольга улыбалась, общалась с воспитательницей, была обходительной и милой.
Игорь наблюдал, ощущая скрытое раздражение.
Она играла.
Как всегда.
Но внезапно он заметил, что её нет рядом.
Обернувшись, он увидел, что она присела на корточки в дальнем углу зала перед той самой девочкой со скрипкой.
Та крепко сжимала футляр обеими руками, глядя в пол.
Ольга разговаривала с ней тихо, на её лице не было привычной светской улыбки — лишь усталость и какая-то глубокая, почти болезненная искренность.
Игорь осторожно подошёл, стараясь не привлекать внимания.
Он уловил отдельные слова, пробивавшиеся сквозь шум: «…и знаешь, у меня тоже сначала ничего не получалось», — говорила Ольга почти шёпотом.
Голос её был лишён обычной мягкости, звучал плоско, словно изношенный. — «Пальцы не слушались, смычок дрожал.
Всё время твердили: терпи».
Девочка молча кивнула, не отрывая взгляда от своих поношенных ботинок. «А потом я поняла одну вещь», — Ольга бережно коснулась скрипичного футляра. — «Не надо играть для них.
Ни для директора, ни для зрителей.
Ни даже для того мальчика, который тебе нравится».
Только тогда девочка подняла на неё глаза. «Играй для неё», — Ольга постучала пальцем по крышке футляра. — «Только для неё.
Она одна знает, как тебе страшно и как ты стараешься.
Играй для скрипки.
А все остальные… пусть просто слушают».
Она замолчала.
И в её глазах Игорь увидел не показное благородное сочувствие, а нечто иное — суровое, выстраданное знание.
Не почерпнутое из книг и благотворительных акций.
Изнутри.
Из боли.
Девочка что-то прошептала. «Выбросить?» — переспросила Ольга, и в её голосе вдруг прозвучала сталь. — «Нет.
Никогда.
Терпи.
Злись.
Плачь, если надо.
Но не бросай.
Потому что если бросишь — они победят.
Все, кто говорит, что у тебя не получится».
Она поднялась, на мгновение положила руку на плечо девочке — не для утешения, а как передачу силы — и отошла.
Игорь стоял, словно прикованный к месту.
В ушах звенело: «Они победят».
Это была не благотворительная банальность.
Это была фраза из боя.
Из жизни, о которой он ничего не знал.
Он догнал её в коридоре, когда она надевала пальто. — Ольга, — голос его дрогнул.
Она обернулась.
На лице вновь появилась лёгкая, светлая улыбка.