Для большинства людей кладбище — это пространство прощания, грусти и завершения.
Для Сергея же оно стало своего рода домом.
Не в буквальном смысле: крыши над головой у него не было, разве что старый гранитный склеп, в который он забирался лишь в самые лютые морозы.
Но душой и духом он ощущал себя здесь как дома.
В этом месте царила тишина, которую нарушало лишь пение птиц и редкие всхлипы тех, кто приходил почтить память умерших.
Никто не смотрел на него с высока, не гонял и не указывал пальцем на его изношенную куртку и потрёпанные ботинки.
Мёртвым всё было равно — и в этом таилась странная, умиротворяющая справедливость.
Сергей проснулся от холода — на его картонном одеяле осела утренняя роса.
Воздух был прозрачным, а туман, словно покрывало, стелился над могилами, пытаясь скрыть их от посторонних глаз.
Он сел, потер глаза и, как обычно, осмотрел своё владение — ряды крестов и памятников, поросших травой и мхом.
Его утро не начиналось с чашки кофе, а с обхода территории.
Нужно было убедиться, что венки целы, цветы не перевернуты, а по могилам не остались следы посторонних.
Его главным другом и одновременно начальником был Василий — седой, ворчливый сторож с грубоватым голосом, но добрыми и внимательными глазами. — Опять как вкопанный здесь стоишь? — раздался хриплый голос из сторожки. — Пойдёшь, хоть чашечку горячего чаю выпьешь, а то простудишься. — Сейчас, Василий, — ответил Сергей, не отрываясь от дела.
Он направился к небольшой могиле в дальнем углу кладбища.
Простая серая плита, на которой было выбито: «Тамара Ивановна Ковальчук. 1965–2010».
Ни фотографии, ни утешительных надписей.
Но для Сергея это было самое святое место на свете.
Здесь покоилась его мать.
Он почти не хранил в памяти её образ — ни лица, ни голоса.
Все воспоминания начинались с детского дома, с казённых стен и чужих лиц.
Она ушла слишком рано.
Но у её могилы он чувствовал тепло, будто кто-то невидимый находился рядом.
Словно она до сих пор заботилась о нём.
Мама.
Тамара.
Он аккуратно вырывал сорняки, протирал камень влажной тряпкой, поправлял скромный букет полевых цветов, который принёс накануне.
Он разговаривал с ней, рассказывал о погоде, о том, как вчера дул ветер, как каркали вороны, как Василий угостил его супом.
Он жаловался, благодарил, просил о защите.
Он верил, что она слышит.
Эта вера поддерживала его.
Для окружающих он был лишь бродягой, никому не нужным.
Но здесь, у этого камня, он был кем-то.
Он был сыном.
День шел своим чередом.
Сергей помог Василию подкрасить ограду у старой могилы, получил за старания миску горячего супа и снова вернулся к своей «маме».
Он сидел на корточках, рассказывал, как солнце пробивалось сквозь туман, когда тишину нарушил чужой звук — шуршание шин по гравию.
К воротам подъехал чёрный блестящий автомобиль.
Из него вышла женщина.
Она выглядела так, будто сошла с обложки журнала.
Кашемировое пальто, безупречно уложенные волосы, лицо, на котором читалась скорбь, но не страдание — скорее достоинство в горе.
В руках она держала огромный букет белых лилий.
Сергей инстинктивно съёжился, стараясь остаться незаметным.
Но женщина направлялась прямо к нему.
Прямо к могиле его матери.
Его сердце сжалось.
Она остановилась у надгробия, и её плечи затряслись — беззвучные, глубокие рыдания.
Она опустилась на колени, не замечая, как пачкается её дорогая одежда, и положила лилии рядом с его скромным букетом. — Простите… — тихо произнёс Сергей, не в силах молчать.