– И ты решила, что можешь просто взять чужого мужа? – в горле пересохло. – Моего мужа. Потому что тебе стало одиноко?
Оксанка заплакала. Тихо, сдержанно, как маленький ребенок. Я смотрела на неё и не ощущала ничего — ни сочувствия, ни злости. Только пустота. Будто внутри образовалась бездонная черная воронка, поглотившая всё: воспоминания, веру, любовь.
– А Александр? – спросила я после паузы. – Он тоже чувствовал себя одиноким? Живя со мной под одной крышей?
Оксанка молчала.
– Или я плохо готовила? Или в постели была недостаточно хороша? – внутри поднялась волна ярости, горячая и неудержимая. – Мы были вместе двадцать шесть лет! Двадцать шесть! Мы прошли через всё: через нищету девяностых, через болезнь его матери, через мой выкидыш… Ты ведь тогда приезжала поддержать меня. Помнишь?
– Дарына… прости…
– Прости?! – я резко поднялась со стула. – За что именно ты просишь прощения? За то, что спала с моим мужем в моей же спальне? На том самом покрывале, которое я стирала всего неделю назад?
Слово прозвучало грубо и резко. Я никогда раньше не говорила так — но другие слова казались фальшивыми прикрытиями для мерзкой правды.
Оксанка вскочила с места и схватила сумку.
– Я больше не буду с ним встречаться. Уеду отсюда, если хочешь… К сестре в Ивано-Франковск… Только прости меня…
– Уходи, – сказала я спокойно и отвернулась к окну.
Дверь громко захлопнулась за её спиной. Я осталась одна на кухне. Чайник шумел на плите — вот-вот начнёт кипеть снова. Обычный вторник… Люди за окном спешили по своим делам — никто из них не знал, что у женщины на четвёртом этаже только что рухнула жизнь.
С Александром я не разговаривала вовсе. Он пытался связаться: звонил по телефону, приходил домой — как раз когда я меняла замки; даже через дочку передавал просьбы поговорить… Но о чём он мог говорить? Как можно объяснить предательство?
Я вспоминала нашу первую встречу… Мне было двадцать три года, ему — двадцать пять. Студенческая вечеринка у общих друзей… Александр читал стихи Бродского вслух; а я стояла у окна и делала вид безразличия — хотя сердце билось так сильно, будто хотело вырваться наружу.
Он подошёл ко мне с бокалом дешёвого вина и сказал:
– Вы напоминаете героиню Ахматовой… Только ещё печальнее.
Глупая фраза… банальная даже… Но она мне понравилась тогда. Я улыбнулась ему — он ответил своей неровной улыбкой: левый уголок губ всегда чуть выше правого.
Через полгода мы расписались без особой помпы или торжества: скромно отметили вдвоём. Снимали комнатку в коммуналке; я работала библиотекарем, он трудился инженером на заводе… Денег почти не было — зато было настоящее счастье.
Помню: сидим вдвоём на полу нашей единственной комнаты и едим макароны с кетчупом из одной тарелки… И мне казалось тогда: ничего лучше быть просто не может…
Дочка родилась спустя три года — худенькая малышка Кира… Александр плакал от счастья в роддоме: взрослый мужчина тридцати лет со слезами на глазах…
— Дарына,— говорил он,— теперь я самый счастливый человек на свете…
Счастливый… Когда же он перестал быть таким? Когда мы перестали видеть друг друга по-настоящему?..
Я зашла в спальню впервые за последние трое суток… Постель была аккуратно застелена — но перед глазами стояло другое изображение: оно въелось в память намертво…
Я сняла покрывало и бросила его в угол комнаты комком ткани… Потом сорвала простыни и пододеяльник — всё это сложила в мусорный мешок… Завязав узел покрепче, вынесла пакет за дверь…
В квартире стало холоднее без этих вещей… Или это внутри меня наступил ледяной штиль?..
Прошла неделя… Кира приехала из своего города; обнимала меня крепко и говорила:
— Мамочка… ну надо же поговорить хоть как-то… Папа совсем себя извёл…
— Пусть извёлся,— отвечала я.— Мне уже всё равно…
Но это была ложь… Совсем не всё равно мне было…
По ночам лежа под новым бельём я думала только об одном: как пережить измену человека, которому доверяла всю свою жизнь?..