Я сижу на кровати, свесив ноги.
Сухие с большими, толстыми, узловатыми венами, с длинными пальцами, странно выглядящими, будто ставшими горбатыми, ногтями…
Я вспоминаю свою подругу юности…Леночку, однажды, она мне по секрету рассказала, что отказала молодому человеку, когда увидела на реке его большие пальцы на ногах.
-Николя…они были такие… некрасивые…Ты знаешь, он весь хорошо сложен, стоял, как Аполлон, под ярким солнцем, я залюбовалась им, Николя, но…как только мой взгляд упал на его ноги, как только я увидела эти некрасивые пальцы…
Настроение моё пропало и я сразу же засобиралась домой. Я не смогла с ним встречаться, Николя…не смогла.
Как представлю что у моих детей чисто теоретических детей могут быть такие пальцы…
Наверное, Леночка ужаснулась бы, увидев мои теперешние пальцы ног, я не знаю…
Я даже не знаю, жива ли она ещё…
Я знаю лишь то, что мои ноги почти не ходят и вряд ли дойдут до окна, но так хочется посмотреть на осыпающиеся жёлтые, красные и зелёные листья с тополя, который посадил когда-то, мой дед.
Острожно сползаю с кровати и тянусь за палочкой, что стоит в изголовье кровати, нужно тихо всё делать, чтобы не разбудить эту добрую женщину, которая помогает мне доживать последние годы, месяцы…а может и дни.
Да чего уж там, я слышал, что говорил врач. Отчего-то молодые считают что пожилые все глупцы, они не слышат и ничего не понимают…
-Николай Степанович?
-Отдыхайте , Люба, я в окно хочу просто посмотреть.
-Давайте, я вас подвезу, — зевая говорит Люба, она наверное проклинает противного старика, которому не сидится на месте. Люба подходит ко мне,нещадно зевая, она -то невиновата, что дурному старику, в пять часов утра приспичило посмотреть в окно.
Диван, на котором спит Люба находится в соседней комнате, дверь всегда в мою комнату открыта, за мной смотрят, словно я малое дитя.
-Нет, нет…Мне важно самому, не беспокойтесь.
Я дохожу до окна и уткнувшись лбом в него, смотрю на тополь.
На тополе много листьев, они разноцветные, такие же яркие, как жизнь молодого человека.
Люба зевает, мне кажется, что она крестит рот, пока никто не видит, как это делала моя старая нянька Акулина.
Это было так давно.
-Сделать вам завтрИк?
-Любаша…а можно мне кофе…
-Вы что? Вам кофе нельзя, оно…оно…
-Люба…кофе ОН, а мне можно всё…Голубушка, если вам не трудно, будьте добры, сделайте мне кофе.
Недовольно бурча, что старик совсем из ума выжил и что она, в школе не училась что ли? Кофе, между прочим, среднего рода значит ОНО, — фыркает Люба.
Я тихо улыбаюсь. Мне так нравится Любашина непосредственность отсутсвие раболепия и желание следовать правилам. Она такая живая и натоящая.
Люба нашлась по объявлению, я знаю, внук платит ей сущие копейки, зато она живёт в хорошей квартире, в центре города, из окна видно реку и историческую часть города, мы с ней ни в чём не знаем нужды.
Я тихий и не капризный, иногда делаю вид, что я не слышу, надо полагать, что старику в моём возрасте, — это пристало.
— Ваше кофе, — выделяя слово ваше говорит Люба, — кашку попозже?— будто с малым дитём разговаривает со мной Люба.
Почему -то молодёжь думает, что старики все сплошь и рядом слабоумные, они уже отжили своё, как те листья на тополе, что колыхаются от ветра и вот— вот улетят…
Я вижу, как общается со мной мой внук, немного покровительственно и свысока.
Как общается со мной моя, будто вечно уставшая дочь, рассказывает мне что-то объясняя, будто перед ней неразумное дитя.
Мне, человеку, написавшему немало научных трудов, по моим материалам учатся студенты, а со мной, как с глупцом…
Старческая ворчливость, но я молчу, это я сам с собой.
— Люба…а вы умеет делать омлет?
-Чего? Ааа, омлет…Это из яиц?
-Да и с молоком.
-А, что там уметь.
Люба прекрасно готовит, я чувствую все эти запахи со стороны кухни, но, мои дети и внуки отчего -то решили, что кормить меня надо только кашами и паровыми котлетками, а также супчиком перетёртым в блендере, терпеть не могу, эту вязкую непонятную, субстанцию…
Мне не дают чай и кофе, меня поят какими-то компотами, а мне так хочется чай…кофе и…сигару…Странно, я не курю уже много лет с тех пор, как родилась моя младшая дочь, а ей…ей уже не сорок пять…
Я, прошу Любу подвезти к окну моё средство передвижения, она усаживает меня в коляску, укрывает мои ноги тёплым пледом.
Стоит и мнётся рядом.
-Что такое, Люба?
-Николай Степанович, вы всё в окно глядите, ждёте кого-то?
-Жду? Нет, Любаша…Я даже не жду последнего листа…
-Какого последнего листа? Вы о чём?
Люба покраснела и напряглась, видимо думает, что пропустила просьбу старика, теперь этот старик пожалуется молодому хозяину, и…
— Последнего листа с тополя, Люба, это у одного писателя, рассказ такой есть, где девушка, молодая девушка, загадала себе, как только упадёт последний лист с тополя так она…её не станет.
-О, Господи…Что же она? Больная была?
-Да, болела…
-И….как? У…ум…
-Нет, ты знаешь…она выздоровела. Но, у м е р художник…
-Вот те раз, — Любе становится интересно, она забывает, что хотела спасть и садится напротив меня на зелёную банкетку, приоткрыв рот. Видимо подозревает, что я выдумываю историю для неё…— художник -то здесь каким боком?
Детектив прям, я страсть детективы люблю…
-Нет, Любаша, — мягко говорю , — это не детектив, это, — новелла, она о вере, о силе духа, о бескорыстии, в общем…
-Подождите, я всё понимаю, но при чём здесь художник, ведь должна была у м е р е т ь девушка…
Я пересказываю Любаше «Лист» О’ Генри, Любаша вытирает слёзы…
-Николай Степанович, сколько вы историй знаете, жизненных, вам писателем надо было стат,ь ей богу…
Я смеюсь.
-Всё написали до мне, Любаша. Ну, как насчёт омлета?
-Сейчас, сейчас, подождите…
Люба уходит и вскоре до меня доносится прекрасный запах…
Позавтракав, мы с Любой смотрим вместе в окно.
— Листьев ещё много, — говорит многозначительно Люба и смотрит на меня.
Днём заезжает внук, он озабочен чем-то мне бы хотелось, чтобы он рассказал мне, как гонит ветер по-серому асфальту цветные листья, как в лужах отражаются дома, что нового у него на работе…
Но, внук озабоченно трогает мой пульс, говорит о каких -то анализах и врачах…
-Алёша, зачем это?
-Дедушка, не капризничай, так надо…
-Я не капризничаю внук, только зачем это всё? Дайте мне дожить спокойно, пожалуйста? Я хочу есть то, что мне нравится, пить чай и кофе, выезжать на улицу…
Люба справится, я и сам могу дойти до лифта, пожалуйста…
— Дедушка, что такое ты выдумываешь, мы стараемся, ищем врачей, покупаем лекарство, а ты…
-Зачем, Алёша? Я прожил прекрасную жизнь, я ни о чём не жалею, дайте мне её дожить в радости…Зачем это всё?
Видно, вы забыли сколько мне лет? Я не собираюсь растягивать своё жалкое существование на десятки лет, не скрою, внук, жить хочется в любом возрасте, но жить, а не существовать…
Ты смотришь на меня и не понимаешь, чего нужно старику? Не понимаешь почему ни одна квалифицированная сиделка не ужилась со мной, а Люба живёт и не собирается сбегать?
Потому, что Люба — не сиделка, Люба, как это ни горько осознавать единственный человек в этом мире который разговаривает со мной, ни как с д у р а ч к ом, прости, а как с человеком, как с личностью.
Я понимаю, я для вас обуза…Вы исполняете свой какой-то выдуманный долг, дети…Вы мне ничего не должны, дайте мне жить, просто жить…
И вообще, отдайте мне мои вещи, я перед дамой целыми днями щеголяю в одном белье…
Внук растерянно молчал, потом, что-то пробурчал и сказав, что ему пора, убежал.
Вскоре приехала дочь, вся уставшая и несчастная, я помню себя в её годы у меня, как раз была маленькая дочь, любопытная и любознательная.
Да-да, как раз вот эта взрослая уставшая женщина, она тогда была малышкой.
-Папа, ну, что за капризы? — начала она недовольным тоном.
-Какие капризы?— удивился я.
-Ты, что? Хочешь, чтобы и эта сиделка сбежала от тебя?
-Ах, вот оно, что? Ты боишься, что тебе придётся ухаживать за своим стариком— отцом? Не переживай, Любаша не сбежит. Любаша, детка, вы не собираетесь от меня сбегать?
-Зачем? — улыбается Люба, — я с вами до тех пор, пока не выгоните…И то, под дверью буду сидеть и скулить, чтобы впустили.
Дочь подозрительно смотрит на Любашу.
-Не переживай, я в трезвом уме, наследство не собираюсь переписывать ни на кого.
-Вы, что? Вы думаете, что я…да, как вам не стыдно-то…Вы…Вы…эх, вы…Николай Степанович, скажите им…Я же…
Дочь вроде обмякла немного.
-Извините, Любовь Васильевна… я не то имела в виду…Папа, Алексей сказал, что ты отказываешься от лечения и ставишь ультиматумы.
-Не совсем верно, но почти так, я прошу вернуть мне вещи, иначе мне придётся в магазин ехать в этом пледе.
-Но, папа…
-Я жить хочу, понимаешь, а не сидеть в четырёх стенах, я хочу прожить столько, сколько положено мне, радуясь, а не в ожидании конца…
Так я отвоевал своё право на жизнь.
Люба вывозила меня на прогулку, укутывая словно я дитя.
Да, надо признать, к старости я стал мёрзнуть.
Мы с ней ели разные вкусности, пили чай и кофе, много разговаривали…
С внуком мы нашли общий язык, я не знал более остроумного, доброго, милого молодого человека, чем Алёша. Я понял, кому я всё оставлю, самое ценное.
***
Что за женщина? Вон та полненькая, так убивается…Ваша родственница? Прям видно, ходит что -то делает, а глаза постоянно красные, она слёзы вытирает, а они всё катятся.
-А…это Любаша, дедова компаньонка, единственная кто продержался у него целых три года. Представляешь, врачи давали максимум полгода, мак— си — мум!
Дед прожил три…
Всегда был в памяти, ещё такие шутки шутил.
-Ааа, ну понятно, женщина и плачет, ей же теперь место искать надо…
-Нет, ты знаешь, здесь другое…Боюсь, что она искренне переживает уход моего деда. Она, одна из немногих, кто плачет не на показ.
Видишь, этих дам в чёрных вуалях, этих мужчин с грустными лицами — это всё потомки деда, мои какие-то там двоюродные…Некоторых я видел раз в жизни, некоторых вообще не знаю…
Дед позаботился обо всех, всем будет наследство.
Они не знают, глупцы, что самое дорогое, дед отписал мне и Любаше.
-Серьёзно? Дед озолотил тебя — внука, нуу это понятно и…сиделку…
-Да. Мне он отписал все научные труды, там столько ещё работы.
А Любаше—книги.
-Книги? Они имеют какую-то ценность? Дорогие переплёты оригиналы, что там?
-Для них они не имеют никакой ценности для нас с Любашей — да….
***
Люди иногда видят, как красивый молодой человек, гуляет в парке с полной круглолицей женщиной…
-Алексей Иваныч, ну вы точно, как дедушка ваш, царствие ему небесное, столько всего знаете…Женитесь уже на достойной девушке, да берите меня нянькой к вашим детям…
-Я, так и сделаю, Любаша…
А в скором времени катает Любаша коляску с младенцем, укутывая его заботливо и приговаривает тихонько разные слова. Если прислушаться, то можно разобрать:
»Я ведь, Николай Степанович, сразу вас узнала, как только Коленьку маленького увидела, вы опять, своё право на жизнь отвоевали, теперь — то я уж с самого начала с вами буду, никуда уже от Любаши своей не денетесь, вот так.
Теперь уже дай Бог вы меня провожать будете…»
Мавридика д.
