«Передайте товарищу Сталину, что я планирую свои выступления заранее. И отказываюсь к нему ехать! У меня по конституции сегодня выходной день», — сказала Шульженко и положила трубку. Когда Коралли узнал, кто звонил, его аж затрясло: «Ты должна немедленно поехать туда! Иначе может случиться, что ты вообще больше нигде никогда петь не будешь», — рассказывает биограф легендарной певицы Михаил Куницын.
«Синенький скромный платочек…» — начинают напевать все, вспоминая Шульженко. А ведь песни с такими словами она никогда не исполняла, — рассказывает коллекционер грампластинок, режиссер, биограф Клавдии Шульженко Михаил Куницын. — Ее вариант другой, и начинается он так: «Помню, как в памятный вечер падал платочек твой с плеч». Много лет я собирал информацию о Клавдии Ивановне, общаясь с ее близкими: с сыном Игорем Кемпером, вторым мужем Георгием Епифановым, вдовой Леонида Утесова Антониной Ревельс и другими… В результате накопилось много материала, которым хочу поделиться с читателями «7Д».
Борьбу за «Веселых ребят» Шульженко проиграла
Шульженко начинала в родном Харькове во времена нэпа. Еще не уехали в эмиграцию знаменитые дореволюционные шансонетки, у которых Клава и переняла чувственную манеру исполнения. И конечно, она помнила, как в 1919 году в Харьков приезжала знаменитая тогда певица Надежда Плевицкая, у которой были покровители, бриллианты, автомобили… Юная Шульженко была на ее единственном концерте, ловила каждое слово…
Но постепенно артисты прежнего времени со сцены стали исчезать. А осталась Клавдия с песней «Кирпичики», о работнице кирпичного завода. Но пела-то Шульженко в манере тех, старых исполнительниц! Молодая девушка со стрижкой комсомолки. Поет о простых, понятных вещах. Она — своя для людей, которые едва научились читать и впервые пошли «в концерт». И зовут ее Клава… Но при этом она умудряется быть женственной, манящей. Это сочетание и давало удивительно сильный эффект.
И все же вряд ли Клавдия далеко продвинулась бы, если бы на ее пути не встретился куплетист Владимир Коралли. История о том, как они познакомились в поезде, после чего Коралли отбил ее у жениха, широко известна. Женихом Клавдии был харьковский поэт Иван Григорьев. Все началось с того, что Григорьев подарил ей первый в ее жизни букет (у Шульженко тогда поклонников еще не было). Но вот слова, которые он при этом сказал, были не очень лестными: «И охота вам петь про кирпичный завод?» Поэтому букет Клавдия швырнула на его глазах в мусорный бак, чем Григорьева только раззадорила. И он приложил все силы, чтобы ей понравиться. Григорьев был типичным пижоном 20-х годов: носил клетчатый пиджак и любил все оригинальное. Поэтом он назывался условно, конечно… Что-то он сочинял и несколько раз выступал в клубе. Клаве он проповедовал идеи Александры Коллонтай: любви нет, есть только физическое влечение. Однако у Клавы маменька была строгой, ей Коллонтай была не указ, свободной любви она не допустила, да и свадьбу заставила отложить на год. Этот год оказался для Григорьева роковым.
А вот свадьбу с Коралли пыталась расстроить уже его мать. Дело в том, что у Коралли еврейская семья, а Клава-то русская. Мать Владимира сказала: «И так уже один сын женился на Ивановне. И тут вторая Ивановна появилась». Но потом Шульженко стала ее любимой невесткой.
Коралли был не просто мужем, а директором Клавы, ее импресарио и «пиар-менеджером», хотя такого слова и такой профессии еще не существовало. Поиск репертуара, концертных площадок — всем этим он занялся с огромной энергией. Потому что, конечно, когда Клавдия в 1928 году приехала в Ленинград, никто там ее не знал. И не ждал. На радио было не пробиться, туда кого попало не пускали, пластинку тоже записать очень трудно… Оставалось одно: изо дня в день петь перед сеансами в кинотеатрах. Дошло то того, что в кинотеатр ходили уже именно послушать Шульженко, а на сеанс половина зрителей не шла. Брали билеты только ради ее двух-трех песен. И все-таки это был пока еще только локальный успех. И тем не менее в семье появились уже кое-какие деньги.
Когда у Клавы с Владимиром родился сын Игорь, про которого Шульженко говорила: «Главный мужчина в моей жизни», у них уже было две комнаты в коммуналке. Благодаря Коралли, потому что Клава сразу же обнаружила тягу к красивой жизни. Ну не умела она экономить, вести хозяйство! Она обставила скромные комнаты в коммуналке старинной мебелью одной из фрейлин царского дворца, любовницы Распутина. Тогда такую мебель распродавали на толкучках, ну а Клавдия любила вещи с историей. У нее были серебряные ложки, якобы когда-то принадлежавшие Кутузову. Коралли над ней смеялся: «Все эти истории придумывают специально для тебя!» Но ей хотелось «жить красиво».
Настоящая удача поманила в 1934 году, когда Шульженко пригласили сниматься в кино, в первую звуковую комедию. Исаак Дунаевский, «Дуня», знавший ее по Харькову, вместе с подружившимся с Клавой Утесовым предложили ей роль Анюты в «Веселых ребятах». Но режиссер Александров уперся: «Она не подходит!» — и утвердил на эту роль Любовь Орлову.
Повезло Шульженко только в 1938-м, когда появилась знаменитая песня «Андрюша», которую для нее написал молодой композитор Илья Жак. Это был ее первый хит. Имя Андрей стало таким популярным, что сотрудники загсов жаловались — мол, за весь день ни одного другого имени мальчиков в книгу не записали. Тем временем Коралли искал способы выйти на всесоюзный уровень. Случай подвернулся в 1939 году: Первый всесоюзный конкурс артистов эстрады. Шульженко не хотела ехать. Она сильно волновалась перед каждым выходом на сцену, и это сохранялось у нее всю жизнь. Клавдия Ивановна говорила: «У меня началась тряска нервного желе». Пыталась нарисовать бровь — получалась кривая линия. Она: «О, кардиограмма пошла!» Иронизировала над собой. Но это не помогало справиться с волнением. В общем, на том конкурсе она заняла лишь четвертое место. Зато получила право записаться на главной студии, и пластинки разошлись по стране. Один за другим «выстреливали» хиты: «Андрюша», «Ты помнишь наши встречи», «Руки»… Коралли гордился результатом и не сразу заметил, что за успехом песен стоит любовь.
Как вспоминала вдова Утесова, роман с композитором и при этом еще и аккомпаниатором Жаком у Шульженко развивался на глазах у всего оркестра. Коралли сильно переживал, больше всего его злило, что это произошло именно тогда, когда у них что-то начало получаться. «А-а! Я создал Клавдию Шульженко, а ты хочешь взять ее готовенькую!» — кричал он Илье Жаку. Муж Шульженко был склонен к действиям напоказ. Несколько раз на банкетах устраивал Клаве публичные сцены с битьем посуды. Так родилась эпиграмма: «Шульженко боги покарали, у всех мужья, у ней — Коралли». Что интересно, сам он любил закрутить с молоденькими девицами, воспринимавшими его как влиятельного продюсера.
В тот момент Коралли сумел Клавдию удержать. Первым делом он инсценировал самоубийство, порезавшись бритвой. Сын Игорь вспоминал, что это было обставлено очень эффектно, Шульженко сильно перепугалась. Чтобы закрепить успех, Коралли сообщил, что в случае развода переправит сына в Одессу, к матери, и будет настаивать на опекунстве над ним. Под предлогом, что певица Шульженко много ездит и сыном заниматься не может. И это была правда. Клавдия сдалась и сказала: «Ты победил! Я остаюсь…» Да и Жак не стал бороться за любовь — что тоже организовал Коралли. Он на голубом глазу заявил сопернику: «Илья, мне стало известно, что ты «под колпаком»! Тебя скоро арестуют. И ты утянешь за собой Клаву. Ты подумал о ней?» Жак поверил…
Кстати, Клавдию саму могли арестовать, ведь в такое опасное время она вела себя весьма неосмотрительно. 31 декабря в доме Шульженко раздался звонок «сверху». Звонили от Василия Сталина и сказали, чтобы она сейчас же приехала и исполнила песню у него дома, на праздновании Нового года. Размах «гульбы» сына Сталина был известен по всей Москве. Он мог заказать грузовик роз для понравившейся девушки и вывалить его перед домом. Или, когда девушка сломала каблук, попав ногой в ямку в асфальте, поднять на ноги среди ночи все городские службы и к утру заасфальтировать улицу. Если же он хотел послушать артистов, их доставали из-под земли. Но Клавдия Ивановна сказала: «Передайте товарищу Сталину, что я планирую выступления заранее. А сегодня у меня по конституции выходной день!» И положила трубку. Когда Коралли узнал, кто звонил, его затрясло: «Ты должна поехать! Иначе может случиться, что ты вообще больше нигде никогда не споешь». Но Клавдию трудно было чем-то напугать. «Дорогой, у нас сегодня праздник. Я хочу веселиться!» — ерничала она. Коралли долго боялся, что будет месть со стороны Василия Сталина. Но, видно, случай забыли в пучине наступивших событий. Началась война…
22 июня 1941 года Коралли и Шульженко вместе с сыном были в Ереване. Но вместо того, чтобы переехать куда-нибудь в Алма-Ату или в Сибирь, Клавдия с огромным трудом добралась до родного Ленинграда и осталась там. Подобных героев нашлось немного. Шульженко давала концерты в войсках, которые стояли на подступах к Ленинграду, на Дороге жизни. Пятьсот концертов за время блокады! Один раз пела на Кировском заводе, где люди круглосуточно работали, а когда приходила смена, засыпали у станков. И вот Клавдия Ивановна поет первую песню, никто не аплодирует, поет вторую, третью — гробовое молчание. Она, плача, убегает за кулисы: «Боже, почему никто не аплодировал? Неужели я так плохо пела?» Директор завода объяснил: «Успокойтесь! Рабочие берегут силы. Если они сейчас начнут аплодировать, могут быть обмороки. Но им все очень понравилось!» — «Откуда вы знаете, если они молчат?» — «В благодарность от своих пайков они отщипнули вам по кусочку. Каждый!»
Ну а солдаты часто отдавали ей папиросы, на фронте ценившиеся дороже хлеба. Потому что Шульженко пела песню «Давай закурим, товарищ, по одной» и для полноты образа мастерски изображала пантомимой процесс скручивания самокрутки… Солдаты протягивали ей собранные в складчину «цыгарки». «Я не курю!» — объясняла Клавдия. «Вы же только что самокрутку делали!» — недоумевали они.
Главным ее хитом был «Синий платочек». Хотя первый, довоенный вариант песни Шульженко забраковала: «Я это исполнять не буду. Что за платочки? Банально, приторно!» Но уже во время войны, на фронте, к ней подошел лейтенант Максимов и сказал: «Я взял одну популярную песню и написал новый текст. Военный. Может, вам понравится?» Клавдия Ивановна взглянула, напела с листа и решила: «Это то, что надо! Беру!» Ее даже не смутило, что слова написаны от лица мужчины…
Кстати, пела Шульженко всегда в концертных платьях: инкрустированных дорогими камнями, ручной вышивкой, мехом, — она славилась нарядами. Видеть ее в гимнастерке и сапогах солдаты категорически не хотели: «Пусть все будет, как до войны…» И ее попытки петь о войне тоже не понравились бойцам: «Нет, вы давайте про любовь!» Про любовь она пела и в госпитале, в палате «тяжелых», где встретила своего первого жениха, Григорьева. Она его не узнала: он был весь в бинтах, как мумия. Но на следующий день ей сказали, что один боец просил передать ей привет и ночью умер. Она заглянула в госпитальный журнал и увидела фамилию Григорьев. Наверное, услышав, как она поет, он понял, ради чего она ушла от него, и все простил…
Но война кончилась, началась совсем другая жизнь. Шульженко, несомненно, стала номером один на отечественной эстраде. Еще она слыла модницей, и марку эту держала всю жизнь. Например, она стала первой советской женщиной, которая вышла на сцену в брюках. Тогдашний руководитель Гостелерадио Лапин очень строго держал артистов. Он не любил мужчин с бородой и женщин в брюках. И никто не мог проникнуть на территорию телецентра в таком виде. Но Шульженко это преодолела со свойственным ей юмором. Она пришла в роскошном брючном костюме, скинула шубу и, когда вахтер, выписывавший пропуск, в ужасе сказал: «У нас так не полагается! В брюках можно только мужчинам!» — ответила: «Ну тогда считайте, что я мужчина! Запишите: пришел Клавдий Шульженко!» И с таким пропуском пошла в студию. Лед был сломан. Женские брюки стали входить в моду.
Выручили братские народы
Имя Шульженко звучало отовсюду. Но мало кто знает, что ее блестящая карьера могла разрушиться в один день, еще в послевоенные годы, когда в 1946 году вышло знаменитое постановление «О журналах «Звезда» и «Ленинград». Помимо Ахматовой и Зощенко, пострадавших первыми, вскоре руководство страны взялось и за артистов. Досталось Исааку Дунаевскому за его оперетту. Были запрещены джаз, танго, фокстроты, вальсы-бостоны. И Клавдия Шульженко осталась без репертуара, поскольку музыка ее хитов основывалась именно на них. Зрители просили, выкрикивали названия ее песен, а она, по собственному выражению, «стояла как дура и притворялась глухой». Даже «Синий платочек» она не могла петь, ведь это вальс-бостон. Клавдия Ивановна горько шутила: «Теперь я могу стоять и просто курить на сцене! Закурим, товарищ, по одной!»
Конечно, это не означает, что Шульженко перестали слушать. Русский народ находчив. Как в литературе существовал самиздат, в музыке появилась «самозапись». Песни Шульженко подпольно перезаписывались на рентгеновские снимки, которые заменяли граммофонные пластинки. Шульженко же мучительно искала выход… От отчаяния записала даже песню о Сталине — «Окрыляющее слово». Кстати, Ахматова тоже о Сталине поэму писала, когда сына хотела спасти… Но чаще это не помогало. Шульженко сказали: «Рекомендуем за такие темы не браться!»
Она поняла, что спасена, когда поймала себя на том, что напевает невесть почему всплывший в ее памяти испанский мотив. С самым невинным видом Шульженко пришла в репертком: «Скажите, я должна исполнять народные песни?» — «Именно так». — «А я могу исполнять песни братских кубинского и испанского народов?» — «Да, конечно!» И она взяла перевод знаменитой песни «Ла палома», «Голубка». Пластинка разошлась тиражом 19 миллионов. Это оказался супермегахит.
Именно тогда Шульженко с мужем переехали в просторную четырехкомнатную квартиру в Москве, завели автомобиль. Клавдия Ивановна шила роскошные туалеты по западным журналам, которые имела право выписывать ее портниха Ефимова, поскольку обслуживала жен членов Политбюро… Неудивительно, что при таком успехе собственный муж показался Шульженко никчемным. Владимир Коралли перестал существовать как артист. Его давно затмили Миронова и Менакер, Аркадий Райкин… А он вышел из моды. «Вот расплата за то, что в моде был когда-то!» — горько цитировал он. При этом он считал, что раз уж потратил жизнь на жену, то она обязана терпеть его в любом виде. Он почти в открытую заводил романы с молодыми девицами. Не переставая бешено ревновать Клавдию. Этого она уже не желала сносить. Да и ради чего? Сын уже вырос, даже успел жениться…
Об этом периоде мне рассказывала вдова Леонида Утесова, Антонина Ревельс. Семьи близко дружили, так что, когда Клавдия с мужем разводилась, и та и другая сторона доверяла свои переживания именно Утесову. Ему было жалко Коралли, но и Клаву он очень любил. Коралли даже писал Утесову письма. У него случилась истерика после того, как в присутствии всего оркестра Шульженко назвала его альфонсом. Потому что уже давным-давно в семье зарабатывала только она. Клавдия Ивановна тоже с горя звонила Утесову. В конце концов Леонид Осипович попросил обоих эту тему не поднимать: «Я не могу вмешиваться в ваши семейные дела! А во всем остальном я всегда выслушаю и помогу».
В 1956 году Клавдия и Владимир официально развелись. Она надеялась, что расставание будет мирным. И даже записала красивую песню об этом. Но Коралли романтику не оценил и начал делить квартиру. Разменял свою часть, поселив там чужих людей. В ее роскошные апартаменты заехали чужие люди.
Вдова Утесова рассказывала, что первые месяцы Клавдия Ивановна, проснувшись, рыдала каждое утро. Потому что с кухни доносился запах котлет, гремели тазы… А Шульженко уже лет двадцать ни с чем подобным не сталкивалась. Она привыкла интересоваться только творчеством, остальным занимались домработницы, муж. К тому же выяснилось, что у Клавдии нет сбережений — она слишком много тратила. В общем, возникла необходимость просить жилье у правительства. Клавдия написала письмо Хрущеву, а тот переслал на рассмотрение Екатерине Фурцевой, c которой отношения у Шульженко не сложились.
Дело в том, что Фурцева любила культурным деятелям давать советы, как «усилить», что «урезать», где «поднажать». Все знали, как на это реагировать. Даже бунтарь Олег Ефремов выслушивал от нее, работавшей прежде ткачихой на заводе, как ставить пьесу о большевиках. Фурцева привыкла к подчинению. Как-то после концерта она подошла к Шульженко и говорит: «Я хочу вам дать рекомендации по поводу репертуара». Но Клавдия Ивановна прервала ее: «Екатерина Алексеевна, я сама разберусь с репертуаром». И, даже не дождавшись, пока министр отойдет, добавила: «Надо же! Какая-то ткачиха будет рекомендовать МНЕ, что петь, а что не петь…» Ну а теперь настало время для Фурцевой отыграться: она продержала Шульженко в приемной полтора часа. Вероятно, этим бы дело и ограничилось, если бы Клавдия Ивановна стерпела. Но та ушла, сказав секретарю: «Передайте начальнице, что она плохо воспитана!» Фурцева все слышала. А ведь на столе у нее лежала готовая бумага, где за Клавдией Ивановной была записана квартира в высотке. Но когда певица снова продемонстрировала строптивость, да еще и дверью хлопнула так, что пришлось чинить, Фурцева вычеркнула из списка Шульженко. Кстати, на прием Клавдия приходила не одна, а с возлюбленным, Георгием Епифановым, он ждал внизу. Услышав, что произошло, он сказал: «Ну, Клава, такое не прощается».
Ревнуя, Шульженко теряла контроль над собой
Я был знаком с Епифановым, навещал его уже после смерти Шульженко. История потрясающая. Он действительно любил ее всю жизнь и много лет присылал письма за подписью «Г. Е.», посещал все концерты. А когда они познакомились, его чувство только окрепло. Они продержались вместе восемь лет, а потом Георгию пришлось уйти, потому что у Шульженко начались приступы ревности — такие же, как когда-то у Коралли. Георгий ведь был на 12 лет моложе ее. Хотя она выглядела все еще моложаво. Юбилеи не отмечала и не разрешала называть себя по имени-отчеству: «Какая я вам Клавдия Ивановна? Я Клавдия!» Многие думали, что Шульженко гораздо моложе, не верили, что у нее есть внучка. В общем, если бы она сама все не испортила, история ее любви с Епифановым могла бы иметь другое продолжение.
Именно Георгий (он был оператором документальных фильмов, ездил по стране и неплохо зарабатывал) помог Шульженко съехать из ненавистной коммуналки. Кстати, после скандала в приемной Клавдия снова ходила к Фурцевой, та ее приняла в назначенный час, радостно сказала: «Клавдия Ивановна, у нас и помимо вас много достойных людей, которые нуждаются в улучшении жилплощади. К сожалению, нет возможности предоставить вам отдельную квартиру». И тогда Епифанов сделал взнос в кооперативную квартиру для Клавдии. Сюда перекочевала антикварная мебель, даже рояль поместился, а стены и мебель — все было розовым.
После встречи с Епифановым Шульженко помолодела, воспрянула духом, снова стала много выступать. Но карьера была сломана в одночасье… У нее был назначен концерт в одном из Домов культуры Москвы. Клавдия уже собиралась выезжать, как вдруг ее пес выскочил из подъезда и на ее глазах попал под машину. Шульженко, рыдая, бросилась к собаке, на руках донесла ее домой, всю в крови, и вызвала ветеринаров. На нервной почве у Клавдии Ивановны пропал голос, она не то что петь — говорить не могла… Стало понятно, что концерт надо отменять. И вот звонят от нее в ДК: «Выступление отменяется». — «А что случилось?» — «У нее собака погибла». Директор ДК был взбешен и с сотрудниками настрочил донос в горком партии, причем подсобрал информацию о других концертах, сорванных, как он выразился, «по ерунде». Сигнал приняли, заказали фельетон в газете — так делалось, когда артиста нужно было затравить, как зверя. И в «Московской правде» вышла статья «Тузик в обмороке», где в издевательской форме говорилось, что Шульженко капризно отменила концерт из-за того, что у собачки температура. Все диалоги и обстоятельства, кроме факта отмены концерта из-за собаки, были вымышленные.
Пес умер на следующий день, а у Шульженко диагностировали несмыкание связок. Епифанов в это время находился в командировке. И она провела ужасные два дня одна, а потом ей еще газету принесли… Когда муж приехал домой, Клавдия подала ему записку (говорить она не могла): «Ухожу со сцены. Навсегда!» И Георгий долго ее вытаскивал из депрессии. Клавдия только связки лечила около года, и непонятно было, сможет ли она когда-нибудь петь.
Епифанов вспоминал, что через несколько лет к ним в дом пришел мужчина, который оказался автором фельетона, и упал перед Шульженко на колени: «Простите меня за жестокость… У меня недавно погибла собака, и я понял, что вы тогда пережили». Шульженко, конечно, его простила… Она была доброй по натуре. Но вот ревность к мужу преодолеть не смогла. Увы, Епифанов, несмотря на страсть к Шульженко, был женат. Ему пришлось мучительно разводиться. А до загса с Клавдией Ивановной, как она того хотела, он вообще не дошел. Не успел. Они с Клавдией жили в постоянных бурных выяснениях отношений, она совершенно не контролировала себя в приступах ревности. И все-таки он не ожидал такого конца. Когда Шульженко заявила: «Мы должны расстаться!» — Георгий возразил: «Но я же не давал никакого повода!» — «Повод дает мое отражение в зеркале!» — ответила она.
Пугачева подкладывала тайно деньги Шульженко
Оставшись одна, Клавдия Ивановна сосредоточилась на работе, и не только из любви к искусству, но и от безденежья. Ее по-прежнему хотели видеть, но теперь скорее как легенду. Петь на стадионах, в любую погоду, в ее возрасте было нелегко. Сдавали нервы… В одно из таких выступлений ее замучил фотограф, который бегал под сценой и искал ракурсы. Клавдия Ивановна ему один раз тихо сказала во время проигрыша: «Отойдите, пожалуйста, вы мне мешаете!», второй раз… В конце концов, прикрыв рукой микрофон, она выразилась крепче: «Пожалуйста… Пошел на… Немедленно!» Она рисковала, что очередной скандал попадет в прессу. И тогда ей было бы несдобровать. Но обошлось… Многие ошибочно считают, что последний концерт Шульженко дала в 1976 году. Это не так, она выступала до 1982 года! Конечно, нечасто — здоровье не позволяло…
И это были для нее самые тяжелые годы. У нее были хорошие отношения с сыном, но тот жил с семьей отдельно. Ее постепенно забывали… Но несмотря на это, Клавдия Ивановна каждый день делала гимнастику, наносила грим, чтобы выйти в булочную, и правильно питалась. Она не осознала, что превратилась в малообеспеченную пенсионерку. Могла весной на рынке купить килограмм клубники, чтобы себя побаловать. Не понимая, что будет не на что дожить до следующей пенсии. К счастью, подружившаяся с ней Алла Пугачева тайно подкладывала ей деньги в заначку. Шульженко даже не замечала…
Как-то она сказала писателю Глебу Скороходову: «Ты знаешь, я чувствую себя неплохо и могу еще очень долго жить… Но зачем?» Умерла Шульженко не от старости, а от того, что ей стало скучно и пусто. А когда незадолго до ухода ее спросили: «А кого вы любили больше всех?» — она ответила: «Илью Жака». Человека, с которым ей так и не дали быть вместе.
