На ремонт она откладывала целый год: меняла электропроводку, переклеивала обои, перекрашивала старые двери. Богдан то приносил ей из кухни баночки с краской, то интересовался, можно ли нарисовать ракету у себя в комнате (она разрешила — маленькую, в уголке). Здесь были их вещи, их шаткий табурет, который она всё собиралась починить уже месяц, и их уютные вечерние ванны.
И вот теперь — звонок. «Продай свою квартиру и пришли нам деньги». Слова Ганны прозвучали неожиданно и холодно — как ледяная вода из крана: не жжёт, но обжигает неожиданностью. Оксана понимала: за этим последуют новые звонки — от Александра, от самой Лилии, возможно даже от общих знакомых. У каждого будет своя причина: кто-то будет говорить тихо и с сочувствием, кто-то — громко и с нажимом. Но у Оксаны было своё объяснение: потому что это её дом. Дом её сына. Их защита и покой. Да, ей жаль человека в беде. Но сочувствие не означает обязанность оставить собственного ребёнка без крыши над головой.
Телефон коротко пискнул — сообщение. Оксана посмотрела: от Александра.
«Оксан, ты маме наговорила… Она вся в слезах. Лилия действительно в больнице. Я не знаю уже что делать… Давай поговорим спокойно».
Она начала набирать ответ: «Поговорим. Завтра в шесть у кафе возле школы». Но тут же стерла слова про кафе — не хотела случайных встреч или неожиданных визитов Ганны под предлогом «просто мимо проходила». Написала по-другому: «Во дворе школы. При детях говорим только о детях. Про деньги отдельно».
— Мам, я закончил! — Богдан показал тетрадь. — Можно к Тимке?
— Иди, — Оксана пробежалась глазами по строчкам, проверила пару моментов и поцеловала сына в макушку. — Пятнадцать минут — и домой.
Он выскочил во двор, а она снова вышла на балкон подышать воздухом. Перезвонил Александр.
— Привет… Мама тебе позвонила слишком резко… Не обращай внимания на её тон… Но ситуация правда тяжёлая… Лилии нужна операция… Я соберу сколько смогу… Ты можешь одолжить? Мы обязательно вернём…
— Александр… — тихо сказала Оксана, — я не могу помочь деньгами… Не потому что злюсь или мщу… Просто у меня на руках ребёнок… Эта квартира для нас всё… Я готова помочь с документами… Знаю людей, которые занимаются квотами… Могу посидеть с Лилией в больнице при необходимости… Но продать жильё или занять крупную сумму я не могу…
— Ты изменилась… — сказал он с горечью в голосе. — Раньше ты делала всё ради семьи…
— У меня есть семья… Это Богдан и я… И у тебя тоже есть семья теперь… Это твоя ответственность…
Он замолчал на мгновение; где-то вдали щёлкнула дверь лифта.
— Хорошо… Я думал иначе… Извини… Разберусь сам…
Его «сам» прозвучало чуждо и непривычно. Оксана ощутила внутри тёплую волну – не жалость даже – скорее усталое принятие того факта, что каждый теперь пойдёт своей дорогой.
Она положила телефон на стол и занялась делом: заварила ещё одну чашку чая и достала старую папку с надписью «документы по квартире». Рядом положила чистый лист бумаги и написала сверху: «фонды / квоты / больницы». Это был не способ отвлечься или успокоиться – это были реальные шаги для тех, кто захочет ими воспользоваться.
На следующий день они встретились возле школы. Во дворе шумели дети на самокатах; родители сидели на лавках вдоль дорожек. Александр пришёл немного сутулившись; без руки жены на плече он выглядел моложе и растеряннее одновременно.
Оксана смотрела на него как бы сквозь две жизни сразу: ту прошлую – где он приносил ей чебуреки с рынка и смеялся до слёз – и эту нынешнюю – с Лилией в больнице и чужой бедой между ними.
— Я не оправдываю маму… — сказал он первым делом после того как сел рядом на край лавки. — Она просто такая по характеру… Я прошу помочь хоть чем-нибудь…