В прихожей послышался скрип пола. Тамара Сергеевна стояла в дверном проёме, глядя так, словно Катя сделала что-то немыслимое.
— Ты с ума сошла, Катя? Собираешься сама влезть в ипотеку? В твоём-то возрасте?
Екатерина накинула куртку и обернулась. В её взгляде не было злобы или страха, лишь усталость и твёрдое намерение.
— Лучше оплачивать собственное жильё, чем постоянно слышать, что я всего лишь гость. Пусть даже ради этого придётся расплачиваться всю жизнь.
Она хлопнула дверью. За ней, на кухне, остались двое, которые внезапно осознали — всё началось. Но никто не знал, к чему это приведёт.
— Ну, куда теперь направляешься? — Игорь стоял у порога, нервно перешагивая с одной ноги на другую. На нём висела та самая чёрная куртка, которую Катя терпеть не могла: изношенная, с порванной молнией, постоянно источающая запах дыма и вокзала.
— В люди, — ответила она, перетаскивая чемодан с трещиной через ступеньку подъезда. — К Ирине. Пока найду, где остановиться. Потом — ипотека. Уже одобрили, помнишь?
Игорь сгорбился. Он не был плохим человеком — просто всегда медлил. В борьбе между прошлым и будущим он неизменно выбирал… поспать.
— Катя, может, ты слишком поспешила?.. Мама скоро остынет… — говорил он тихо, словно боялся, что Тамара Сергеевна, сидящая у окна на втором этаже, услышит и выскочит с портретом Ленина в руках.
— Остынет? — Екатерина рассмеялась так резко, что прохожий обернулся. — У неё температура всегда — 38 по Цельсию, особенно когда счётчики проверять надо.
Она махнула рукой и направилась к остановке. Сумка неудобно била по ноге, колени ныли. На душе стоял неприятный комок. Как будто вырвала из себя кусок жизни — и теперь носит его вместе с тапочками и зарядкой от телефона.
— Вот, держи ключи. У меня комната пустует, сын уехал в Одессу. — Ирина, её коллега с завода, встретила Катю с пластиковым пакетом в руке и суровой, но доброй улыбкой.
— Спасибо, Ириш. Я, правда, только на время. Пока квартиру решу.
— Я сама через это проходила. С мамашей бывшего пять лет под одной крышей. Ты хоть её не била?
— Мысленно — по три раза в день. Иногда лопатой. — Катя села на диван и с облегчением сняла ботинки.
— Это нормально. Ты что, думаешь, они все святые? Моя бывшая свекровь однажды в чай укроп насыпала — мол, чтобы «грудь не болела». А потом выяснилось — у неё давняя приятельница в травматологии, и она хотела меня туда пристроить. Через перелом, так сказать.
Они рассмеялись. Смех получился резким, натянутым, но уже не безнадёжным.
На заводе было как на фронте. Конвейер гудел, как старый холодильник, начальство бегало с глазами выжатых лимонов, а в столовой снова раздавали гречку с металлическим привкусом.
— Слышь, Катя, — подошёл Алексей из пятого цеха. — А ты чего без Владимира сегодня?
— Развелась. Ну, почти. — Она не подняла глаз.
— Да ну? — Алексей почесал затылок. — А квартиру-то кому оставишь?
— Что?
— Ну, он же с матерью там? А ты куда?
— Мне одобрили ипотеку. На студию. За Киевом, правда.
— Это почти Беларусь. С ума сошла? Ты же одна. Возраст. Здоровье.
— Спасибо, Алексей. Прямо будто в поликлинике побывала.
— Я не со зла… — смущённо пробормотал он.
Катя повернулась и ушла. Студия за Киевом — это не Беларусь. Это шанс. Глупый, рискованный, с кредитами, но шанс. И главное — без маминых портретов, покрывал с розами и разговоров о давлении.
Через три недели она стояла в бетонной коробке. Её квартира. Квартира. Без дверей, с облупившимися стенами, плесенью в углах и запахом, словно кто-то умер прямо на полу, но — её.
— Ну что, хозяйка, — произнёс прораб, мужчина с лицом, напоминающим кавказского Суворова. — Приступим?
— Приступим, — выдохнула она. — Только без липких обоев, зеркал на потолке и китайской плитки. И никаких тёщ в шкафу.