Тамару так и не взяли в жёны. Кому она была нужна — такая незрелая, недоделанная? Лицо у неё, казалось, неплохое, даже миловидным считали, но ростом она не вышла — чуть выше метра с небольшим. А главное — худющая, словно веточка ивы. Сухощавая, почти детская фигура — ну какая из неё могла быть хозяйка?
Парни смотрели на её личико с интересом, но звать замуж боялись: мало ли, придавишь ночью — потом перед старостой отвечать придётся. Время пролетело, годы ушли вдаль, подобно стремительным тропинкам среди берёз и сосен. Старожилы иногда задумчиво смотрели на эти деревья и удивлялись: какими же величественными они стали за эти годы! А самим им уже не расти — пора выбирать место на кладбище. Вот как быстро уходит жизнь — словно песок, просачивающийся сквозь пальцы.
Так и прожила Тамара всю жизнь в одиночестве. Постарела, измялась, но осталась всё такой же миниатюрной и хрупкой. Время не склонило её — она держалась прямо, шла легко, почти бегом. Иногда глянешь на неё со спины — и впрямь кажется, что девчонка несётся вперёд. Но стоит обернуться — и видишь морщинистое, сухое лицо, словно выжатая тряпка. Однако глаза были добрыми, светлыми, с какой-то детской открытостью. Всегда улыбалась, здоровается со всеми.
Ещё до тридцати ей дали прозвище — Бобыль-девка. Не в обиду, конечно — просто так прицепилось. Сначала называли так за глаза, потом молодёжь привыкла говорить просто «Бобылиха». И правда, какая из неё девка? Разве что походка и фигура соответствовали.
Жила она в домике на окраине Миргорода, отдельно от всех. Раньше там было тихо, но с годами кладбище разрослось и приблизилось почти вплотную. Прохожих встречали редко — кто на огороды, кто за ягодами или грибами. Сидела Бобылиха на покосившейся лавке у забора, улыбалась каждому путнику.
— Не страшно тебе тут одной жить, бабушка? — спрашивали иногда.
— Нет, милок, мне с покойниками спокойнее. Они никому не навредят. А чужой сюда и не сунется.
Дом её старел вместе с хозяйкой. Без мужских рук — ни крышу поправить, ни ставни починить. Изба перекосилась, потемнела, готова была завалиться набок. В старости Бобылиха стала часто навещать соседей — то к одной, то к другой. Больше слушала, чем говорила, но все понимали — ей просто хотелось быть рядом с людьми.
Любила она и вечёрки. Приходила к дому, где собиралась молодёжь, становилась на пороге и стояла весь вечер, улыбаясь, радуясь, что её не прогоняют. Молодёжи было не жалко — пусть старушка радуется.
Но со временем заметили люди: Тамара появлялась только вечером. Днём её давно никто не видел. Окна не горели, зимой не поднимался дым из трубы, двор зарос травой — раньше хоть тропинка была, а теперь — луг. Говорили, судачили, а потом забыли — своих забот хватает.
В том же Миргороде жил Илья — парень удалой. Красавец, весельчак, заводила. Где гулянка — там он первый, где пляска — он в центре, где девки — он первый ухажёр. Петухи прятались, когда он выходил на улицу, женщины хихикали, мужики, хоть и ворчали, всё равно одобряли: парень, конечно, шальной, но добрый душой.
Когда он начинал плясать — ноги свистели! Гармонист Сергей подмигивал: «Да тебя бы в цирк — медведя в могилу загнать!» А Илья лишь сильнее отбивался, пыль клубилась, девки визжали, мужики качали головами: «Ну и номер!»
Правда, где Илья — там и приключения. То квас у старосты рассыплет, то с печи слетит, то на ярмарке с цыганами сцепится. Однажды так кулаком по столу хлопнул, что щи в потолок взлетели, а ложки разлетелись по всей избе. Везде, где грохот — там и он.
Девки тоже не знали покоя: то под окном запоёт, то вёдра опрокинет — и убежит смеясь. Но тайно радовались — такой лихой парень, хоть и беспокойный.
Так и жил Илья — в танцах, драках и ухаживаниях. Но однажды встретился он с Тамарой Бобылихой — и эта встреча резко изменила его беззаботную жизнь.
Как-то на одном из вечерков у Ивановых заговорили о покойниках. Старик Павел, с редкими зубами и бородой клином, рассказывал страшные истории: мол, мертвецы бродят по ночам, стучат в окна, воют в трубах. Девушки испуганно прижимались друг к другу, парни крестились и плевали через плечо — мало ли что накаркать…
А Илья, ни капли не смутившись, развалился на лавке и фыркнул: