Данило с силой распахнул дверь подъезда, впуская в тёмный вестибюль колючую январскую стужу. В квартире не раздалось привычного шума — ни топота, ни радостного оклика. Лишь негромкий щелчок замка да шарканье валенок по коврику нарушили тишину.
Оксана, помешивая на плите картошку с грибами, застыла с поварёшкой в руке. В доме воцарилась странная, давящая тишина — не слышно было ни смеха, ни обычной суеты, даже дыхание после улицы не прозвучало.
— Данило, это ты? — голос её дрогнул от тревоги. — Я блинов напекла с творогом, как ты любишь! Переодевайся скорее!
В ответ — лишь глухая тишина, такая плотная и тяжёлая, что звенело в ушах.
— Данило? — теперь страх уже звучал открыто.
Сердце матери болезненно сжалось от дурного предчувствия. Бросив полотенце на столешницу, она кинулась в прихожую.
Там её будто обдало ледяным ветром. Сын стоял посреди коридора неподвижно. Куртка оставалась на нём; с неё капала талая вода и собиралась лужицей на линолеуме. Плечи были опущены, взгляд потухший и устремлён куда-то сквозь стены.
— Родной мой… Что произошло? — она схватила его за рукава и повернула к себе лицом. — Ты подрался? Кто-то тебя обидел? Что-то у тебя отняли?
Мальчик медленно поднял глаза. В них застыла немая боль — как у раненого зверька, ищущего спасения.
— Оксана… — голос сорвался на хриплый шёпот. — Там…