Дмитрий перечитал записку несколько раз. Он не мог поверить в происходящее. Неужели она действительно ушла? Он был уверен, что она поживёт пару дней у своей матери, «остынет», а потом вернётся — извиняться, просить прощения. Он ждал её звонка. Прошёл день, затем другой, третий. Ганна не звонила.
Наступила новая неделя. Каждый вечер он возвращался домой — и его не встречал радостный детский голос. Данил больше не выбегал к нему с криком: «Папа!». В квартире царила тишина. Гнетущая тишина.
Он решился позвонить Ганне.
– Привет. Как вы там?
– Всё нормально, – ответила она спокойно. В её голосе не было ни обиды, ни тепла — только ровное безразличие. – Данил спит.
– Ты… ты собираешься вернуться? – спросил Дмитрий и сам удивился дрожи в собственном голосе.
– А зачем? Ты же сам сказал: «Не нравится – уходи». Вот я и ушла.
– Но я ведь не думал, что ты…
– А я подумала, – перебила его Ганна. – И решила. Так будет проще — тебе, мне и Данилу.
Связь оборвалась — она повесила трубку. Дмитрий остался сидеть на диване, уставившись в одну точку перед собой. Всё произошло по его воле. Не случайно и не по недоразумению — он сам её выгнал.
Прошло несколько месяцев. Дмитрий остался жить с матерью. Квартира, которую он так стремился освободить от «постоянного напряжения», действительно стала спокойной до болезненности.
Лариса, его мать, была вечно недовольна всем вокруг. Теперь все её замечания были адресованы исключительно ему.
– Дмитрий, ну как ты сидишь за столом?! Сгорбился весь!
– Дмитрий! Опять поставил чайник мимо салфетки! Я же просила!
– Дмитрий! Ты ешь слишком медленно! Я уже всё убрала!
Всё то, что раньше выводило из себя Ганну, теперь стало частью его повседневности: бесконечные наставления, обиды на пустом месте и упрёки по каждому поводу. Никто ему больше не противоречил и не мешал — только тишина да голос матери с её безраздельной властью над домом.
Утром он просыпался под её команды; вечером возвращался домой — и снова слышал только её голос первым делом при входе в квартиру. Он оказался пленником собственной идеи о покое: хотел избавиться от Ганны ради спокойствия — и получил это спокойствие сполна: мёртвую тишину вперемешку с постоянным раздражением матери.
Иногда он замечал Ганну издалека в парке вместе с Данилом во время прогулок. Она выглядела умиротворённой… свободной от скандалов и выяснений отношений; без напряжения в глазах или усталости в движениях. Она просто ушла тогда — как он сам ей предложил когда-то — забрав с собой всё то живое тепло, что наполняло его жизнь смыслом.
Теперь он был полноправным хозяином своего жилища… но это жилище было лишено любви и радости; без света и душевного тепла внутри него царили лишь молчание да чужая власть над каждым днём его существования.
И эта новая реальность стала для него расплатой — ежедневной и неизбежной.