Но Игорь уже переступил черту. Он поднялся из-за стола. — Нет, хватит не будет. Ты всю жизнь возводил что-то для себя: дачу, гараж, теперь баню. И требовал, чтобы все вокруг поддерживали твои стройки, называя это «сыновним долгом». Но ни разу не пытался построить что-то вместе со мной. Не для меня, а именно вместе со мной. Поэтому свои нотации о долге оставь тем, кто ещё готов их выслушать. Тамара, Дим, мы уходим.
Он поднял на руки рыдающего сына, подождал, пока Тамара накинет на него куртку, и, не обращая больше внимания на оцепеневших родителей, направился к выходу. Он покинул дом, где витал запах пирогов и предательства, оставив отца стоять посреди его владений, среди разрушенного обеда, который должен был стать его триумфом, а превратился в полное поражение.
Прошло три дня. Три дня оглушительной, звенящей пустоты. Отец не звонил. Игорь тоже. Этот разрыв связи был куда страшнее любых ссор. В четверг вечером, когда Игорь, вернувшись с работы, пытался вместе с Дмитрием собрать сложный пазл, его телефон зазвонил. Номер отца. Игорь жестом попросил Тамару не шуметь и принял звонок на громкую связь.
— Приезжай. Забери своё барахло. Мешается.
Голос отца звучал иначе. В нём не было ни злости, ни обиды, ни привычной властности. Он был ровным, безжизненным, словно звонок на мёртвой телефонной линии. Всего четыре слова. И сброшенный вызов. Игорь сидел, уставившись на экран, и осознавал — это конец. Не перемирие, не новый раунд. Это эпилог.
— Я поеду один, — произнёс он Тамаре, которая смотрела на него с тревогой. — Это нужно закрыть.
Путь снова лежал на дачу, но в машине не было ни напряжения, ни страха. Лишь холодное, отстранённое любопытство патологоанатома, идущего на вскрытие. Мир за стеклом лишился цвета и звуков, превратившись в немую, серую декорацию к последнему акту. Когда Игорь свернул на просёлочную дорогу, он уловил едкий, горьковатый запах дыма. И это был не аромат шашлыков или горящей листвы. Запах был иным. Горящим прошлым.
Он оставил машину у ворот и вошёл на участок. В центре аккуратно подстриженного газона, в нескольких шагах от недостроенной бани, пылал большой костёр. Рядом стоял его отец. Владимир Иванович не обращал взгляда на сына. Он был полностью погружён в своё занятие. Рядом на земле лежали две большие картонные коробки. Те самые, что хранились на антресолях в городской квартире и были перевезены на дачу «чтобы не мешались». Коробки с детскими вещами Игоря.
Владимир Иванович работал без суеты. В его движениях отсутствовали гнев или истерика. Только методичная, почти ритуальная работа. Он наклонился, достал из коробки предмет и, не глядя, бросил в огонь. Игорь подошёл ближе и увидел, что именно попало в пламя. Склеенная им в четвёртом классе модель самолёта Ил-2, на которую отец однажды посвятил два выходных. Пластик моментально деформировался, почернел и стекал каплей.
Следующим в костёр полетел выточенный на уроках труда деревянный меч с выжженной надписью «Защитнику». Владимир Иванович когда-то сам покрывал его лаком, говоря: «Вот это настоящая мужская работа». Теперь он наблюдал, как лак пузырится и вспыхивает, а дерево с треском превращается в угли.
Игорь молча стоял. Он не двигался, не кричал, не пытался что-то спасти. Он был зрителем спектакля, в котором его самого целенаправленно стирали из истории. Отец, почувствовав его присутствие, наконец повернул голову. Лицо, освещённое неровными всполохами пламени, оставалось совершенно спокойным.
— Ну что, приехал? — спросил Владимир Иванович ровным голосом. — Забирай. Вот оно, всё твоё. Теперь ничто не мешает тебе стать взрослым и независимым.
С этими словами он поднял вторую коробку. Она оказалась тяжелее. Перевернув её, он высыпал на траву школьные дневники, грамоты с олимпиад по математике, стопки рисунков. И фотографии. Десятки фотографий в старых, потёртых альбомах. Он не стал вытаскивать их по одной. Лишь пнул ближайший альбом ногой в центр костра. Обложка из кожзаменителя съёжилась, и огонь жадно охватил страницы.
Игорь увидел, как на мгновение проступило изображение: вот он, пятилетний, сидит на плечах у молодого, смеющегося отца. Вот они вместе на рыбалке, держат одного на двоих серебристого леща. Кадр вспыхнул, скрутился, лицо маленького Игоря на плечах у отца почернело, превратившись в безымянный уголёк, и исчезло навсегда.
В этот момент Игорь осознал: это не был акт мести. Это была казнь. Отец не просто уничтожал вещи. Он сжигал общую память, вырывал все доказательства того, что между ними когда-то существовало нечто большее, чем долг и обязанности. Он стирал прошлое, которое больше не мог контролировать.
Игорь наблюдал, как огонь пожирает последний альбом. Затем молча повернулся и ушёл. Ни слова не сказал. Вся правда уже прозвучала в языках пламени. Он спокойно дошёл до машины, сел за руль, завёл двигатель и уехал, не оборачиваясь.
В зеркале заднего вида он не увидел ничего, кроме серого неба, поднимающегося столбом дыма от сожжённого детства. Владимир Иванович остался один на своём безупречном участке, рядом с недостроенной баней и догорающими углями. Он одержал победу. Отстоял своё право быть главным. Он просто остался один…