— Маша! Ну почему ты не пойдёшь за ним? Посмотри, какой льёт дождь! Он промёрзнет, да ещё в больницу попадёт! Ну что же! — Тамара Сергеевна беспокойно сновала около окна, заглядывая в сторону, где мог появиться её брат Николай.
— Он замёрзнет — сам вернётся, — упрямо ответила Марина, скрестив руки на груди. — Я измотана, только что с поезда, и должна теперь бегать по всему городу, искать папу? Он же взрослый человек, сам разберётся!
Господи, как же Машка возненавидела отца! До потери дыхания, до стиснутых кулаков. Много лет прошло, а она не смогла простить, хотя тётя Тома постоянно твердили ей, что держать обиду так долго нельзя…
Если бы Маша могла, она бы напала на него, закрыла глаза и била без остановки. А Николай, её отец, молча терпел — такова была заповедь — терпеть.
… Тамара и Николай, брат и сестра, воспитывались порознь. Их родители разошлись, когда Томе было семь, а Коле — четыре года.
Мать взяла с собой Тамару, переехала в другую деревню и вышла замуж. Отчим, хоть и не показывал особой заботы, но и не давал понять, что Тома — чужая.
Иногда хвалил, иногда упрекал, если девочка совершала ошибку. Вначале она не могла понять, любит ли он её или просто терпит. Никаких ласковых слов не говорил, не свистел, не подмигивал — значит, Тамара ему не особенно нравилась…
Но однажды, когда Томе было десять, возвращаясь со школы, она вместе с ребятами отправилась к пруду. Конец зимы, солнце уже пригревало, но мороз всё ещё был таким сильным, что нос казался ледяным, руки в варежках затекли и перестали слушаться.
Ребята смеялись, бегали, играли в снежки, скатывались с горки на том, что под руку попадётся — кто на портфеле, кто просто на снегу.
Затем дети решили выйти на лёд. Тамара провалилась. Никто толком не понял, откуда именно там появилась полынья, почему лёд так треснул, но девочка сразу ушла под воду, не успев даже крикнуть, а остальные только ошарашенно смотрели на неё.
Ледяная вода обожгла лицо, глаза залило, казалось, что они вот-вот лопнут от боли, и хотелось закричать, но знала — нельзя! Она барахталась, а ноги в тяжёлых валенках были словно приклеены, трудно было их сбросить. В ушах звенело, воздух въедался в кожу пузырьками.
Тома подняла голову, увидела свет, солнце плавало прямо над ней, его тонкие лучи, словно нити из шерсти, расходились во все стороны от жарко-жёлтого центра.
«Вот бы сейчас оказаться там! Согреться!» — слабо пробежала мысль по голове. Потом пришёл образ брата, как они бегали вместе летом по полю, а мать сидела под берёзой, плела им венки. Коля тогда был такой маленький, что почти терялся в траве. Однажды Тамара даже испугалась, что он пропал: кричала, звала, а он вдруг тихо подкрался сзади и прыгнул ей на спину… Тома вспомнила его маленькие цепкие руки, тёплые, с царапающими шею ноготками, и его тихий, робкий смех.
«А где же он теперь, без меня?» — испугалась Тамара, забила ногами сильнее, наконец спустила валенки и попыталась всплыть, но боль пронзила спину — девочка налетела на корягу, жжение в области лопаток усилилось, а затем боль осталась позади, исчезло солнце и ледяной холод, стало темно…
Андрей, проснувшийся после ночной смены, стоял в одном нижнем белье и бежал по улице, а за ним, чуть не успевая, сновали ребята. Когда малыши услышали, что Тома провалилась под лёд, все ринулись в избу, заговорили громко, пересказывая происшествие. Андрей вскочил, крикнул детям, чтобы перестали суетиться, и приказал самому быстрому — Игорьку — объяснить, что случилось.
— Тома упала под лёд на пруду! — промаршировав, а затем заплакав, сообщил он. — Дядя Андрей! Спаси Тамару! Спаси!
Оттолкнув детей, мужчина быстро надел сапоги, спустился с крыльца и помчался через двор, выбив калитку.
— Надо успеть! Всеми силами вперёд! — билось в голове, Андрей раздражённо бил кулаками по воздуху. Бегать было непросто — давал о себе знать старый осколок в спине, который не вынимали после той травмы — говорили, повезло, что он не коснулся лёгкого.
Сейчас Андрей чувствовал, словно осколок двигался, режущая боль пульсировала в мышцах.
— Ничего! Ничего, старуха! Врёшь! Не возьмёшь меня! — прокручивал про себя, сжимая зубы. Он скатился с пригорка и выкатился на лёд. Там зияла чёрная, неровная, дрожащая дыра, а внизу билось тело Тома.
Андрей нырнул под лёд, схватил её и вытащил на поверхность, но перед глазами закружились чёрные точки, мутило, а руки дрожали и ослабли, подобно тому, как в 43-м, когда вытаскивал Сергея из танка.
Нужно было дойти до рощи, успеть во что бы то ни стало, но руки не слушались, были словно плети. От страха…
Сергей теперь работал с Андреем на тракторной станции, разбирался в моторах, был сильным и подтянутым, хоть и с ошпаренным лицом. Тогда Андрей взял его на себя, таща зубами, полз пятясь назад, а Сергей плакал — его первый бой, и сразу ранение…
— Не переживай, парень! Ещё повоюешь! — утешал Андрей, когда передал раненного санитарам, и всё обошлось…
И сейчас должно всё сложиться! Обязательно!
Вот Тамара уже на льду, Андрей подтянулся на руках, бросил на твердую поверхность одну ногу, затем вторую, встал.
Тома была тяжёлая — овчина впитала воду и набухла.
Кнопки никак не поддавались, Андрей терзал пальцы, кровь шла, кожа трескалась и отходила пластами, но мужчина молчал, лишь красные пятна разметались по коже.
Сняв с девочки тулуп, он осторожно поднял её и начал трясти, страх переполнял, когда он смотрел на лицо бледное с синими губами.
— Нет! Ты врёшь! Тома! Заложница! Ай! — рычал он, ходил по льду словно зверь с ребёнком, сбитым с толку, раздавленным.
Неожиданно Тамара закашлялась, её вырвало. Андрей положил ей голову на плечо, стал гладить по спине, после чего поспешил обратно в деревню. Дети рванули за ним. Игорь, самый быстрый, бежал впереди, чтобы предупредить медпункт, что Тома утонулa, но теперь жива…
И именно в тот момент, лежа в постели и плача, Тамара осознала, как отчим любит её, свою глупую, широко распахнутую козочку. Любит молча, но всем огромным и задетым сердцем…
… Николай остался вместе с отцом. Тот вскоре вступил в брак с суровой женщиной с тонкими чёрными бровями. Они переехали в комнату, где раньше жили монахи либо послушники при монастыре.
Кирпичные стены, низкое, почти полуподвальное помещение. По ночам казалось, будто стены шепчут, звенят кресты на цепочках, пахнет ладаном. Возможно, это просто казалось Коле.
Ему, малому, было страшно и непонятно, почему мама отдала его, а сама взяла Тамару, почему новая мачеха, Оля, никогда не целовала его ручки, не пела колыбельные, не дышала на ссадины, а только говорила: «Терпи, Николай. Бог терпел, и нам велел. Спи. Молча отвернись и спи!»
Оля крестилась, Андрей ругал её за это, порой бил, а она смиренно кивала, свёртывалась калачиком на полу, терпела.
Когда оставалась с Колей одна, Оля избивала мальчика. Коля со временем научился прятаться: выбрался через окно в палисадник, перекинутый высокими кустами рудбекии, которые ещё дремали после монастыря. Их большие золотые цветы покачивались, словно подмигивали мальчику.
Некоторое число дикорастущих кустиков клубники пробивалось сквозь землю, листья были тёмные, мясистые, ягоды полные сока. Коля видел их и, когда ягоды созревали, тайно пожирал их, прячась в тень. Но Оля отчитывала его за окрашенный соком рот.
— За что же, тётенька? — жалобно пищал худой, недокормленный и бледный Коля.
— За чревоугодие! Терпеть велено! — объясняла мачеха.
Андрей словно не замечал, работал где-то в цехах, возвращался поздно, пах застарелым машинным маслом, металлической стружкой, потом и водкой. Ночами он кричал в темноте, окна были заплетены тряпками, думал, будто снова на войне.
Тогда Коля хотел сбежать, стремился к Тамаре, чтобы её тёплые руки обняли его, жарко дышали в его светлую макушку, шептали что-то о голубях и маленьких Кольках, не дающих покоя… Мальчик плакал, звал Тамару, а мачеха лишь шипела, требуя терпеть.
Коля, кажется, прожил жизнь в терпении. И когда давили чужие старые ботинки, приносимые соседями, и когда хотелось сладостей, но Оля запрещала покупать конфеты и сахар, и прятала мед «про запас», которым иногда угощали соседи.
Коля ждал, пока мачеха уйдёт, залезал в буфет и ел мёд тайком, пальцами лазил в банку и облизывал, закрывая глаза от наслаждения. А потом отец наказывал его за воровство.
— Я очень хотел… — тихо говорил испуганный Николай, пойманный у буфета на табуретке.
Отец захлопнул скрипучую дверцу, в ней зазвенело стекло, бряцнули стопки тарелок. Коля упал на пол, почувствовал боль. Но он терпел. Что ещё оставалось? Терпеть и надеяться, что придёт Тамара и спасёт его…
С сестрой Коля виделся лишь пару раз после развода родителей.
— Тома, возьми меня с собой! — тихо просил он, когда сестра раскладывала рядом на столе какие-то подарки.
— Хочу жить с тобой. И с мамой! — добавил он, взглянув на мать. Но та сжала губы и посмотрела в сторону.,— Не могу, Коленька. У мамы скоро появится малыш, в избе и так тесно, да ещё папины вещи… — Тут Тамара замялась, однако затем уверенно добавила:
— Папины родители — это мои дедушка с бабушкой. Потерпи немного, Коленька, повзрослеешь — сам уедешь, да? Коль…
— Тома, папа меня бьет! — вполголоса прошептал Николай. — Больно по спине! Забери меня! У тебя же хороший отец, правда?
Тома кивнула. Её отец — самый лучший на свете. Он ласково называл её «Козой–дерезой», привозил с ярмарки ленточки и бусы, а ещё книги. Ему особенно нравилось, когда Тамара читала ему вслух…
— Подожди, я у мамы узнаю! — смягчилась девочка, перешепталась с матерью, но та лишь отвернулась, покачав головой.
— Мы уже всё решили, Томочка. Так будет лучше.
Коля так и не смог понять, чем он хуже своей сестры, почему мама не забирает его с собой, почему не тянет к нему руки и не целует.
Но раз Тома велела терпеть — значит, придется терпеть…
… Спустя несколько лет Андрей поднялся по партийной лестнице, ему с женой выделили комнату на Ленинском проспекте. Опять коммуналка — общий коридор и чужие люди, но уже не подвал, не слышно ночных шепотов монахинь, не пахнет ладаном. Кольке отгородили уголок, теперь его мир ограничивался местом у желтой занавески с цветочным узором, колыхающейся на сквозняке.
Мальчик перешёл в другую школу, где себя особо не проявлял, но учился старательно.
— У тебя мозги железные, Колька! — похвалил отец, похлопав по плечу. — Далеко пойдёшь!
Коля действительно пошёл вперёд. Окончил десятилетку, поступил в институт. Ему бы съехать в общежитие, вдохнуть полной грудью, сорвать занавески, перестать терпеть, окрепнуть и заняться спортом, но… Мачеха стала болеть, куда он уйдёт?! Ведь она его вырастила, а он предаст её?
Андрей всё время на работе, теперь возит какого–то высокого начальника, который иногда дает для Кольки талоны на костюмы, однажды помог с талоном на шкафы, и теперь в комнате Носовых стоит новая мебель, на которую завидуют соседи и ходят любоваться. А Оля несчастна. Её тянет боль, будто всё тело горит огнём. Николай при ней, ухаживает. Он ей обязан.
— Вам бы в больницу! Желудок — не шутки! — повторяет соседка, приносит Носовой бульон. — Ну поешьте хоть немного, а? Что вы так мучаетесь?!
— Ничего. Организм не принимает — потерплю! — отводит взгляд Оля. Бульон греет отвратительным запахом. Теперь всё вокруг пахнет смертью…
Николай также выносил её капризы и стон, видя, как она сильно сжимает его руку, скрипит зубами от боли.
А потом, почти перед самым концом, она вдруг ударила пасынка и зарычала, что всё из–за него.
Николай отпрыгнул, испуганно глядя на неё.
— Да! Из–за тебя! Зачем Андрюша тебя сюда припер? Он нас объедал, обкрадывал, всё лучшее тебе, мне только крошки! — с отчаянием выпускала слова она. — Сатана! Ты — сатана! Отойди! Исчезни! Господи, сколько же мне ещё терпеть?!..
Тогда Николаю было двадцать два года. И восемнадцать из них его ненавидели, считали «обжорой», называли сатаной — худым, слабым, бесхребетным мальчишкой…
После похорон Оли Андрей сообщил сыну о своем отъезде.
— Комната твоя, оставайся тут, никаких глупостей! — бросил он, стоя в дверях. — Хотя делай как знаешь!
И ушёл. Коля всё думал, любил ли его отец, и если нет, зачем держал рядом, а если любил — почему никогда не говорил? Ведь так просто произнести: «Колька, сын, я тебя люблю. Как могу, так и люблю. Прости, но уезжаю. Ты хороший парень, Коля. Живи счастливо!»
Слов не было, и даже с соседями не попрощался.
Лишь много лет спустя Николай начал понимать, что в отце что-то сломалось давно. Он блуждал по жизни, искал что-то, но надо было просто остановиться, вдохнуть, увидеть сына. Коля скажет об этом папе на кладбище: что всю жизнь ждал, чтобы отец назвал его «хорошим парнем», перестал бить. Ждал и терпел…
На похороны отца приехала Тамара. Совсем взрослая, готовится замуж.
— Нехорошо, конечно, и, наверное, не в тему, но… Коль, ты приедешь? На свадьбу? — прошептала, пока скорбящие разносили угощения со стола. — Познакомлю тебя с Петей, он, знаешь, какой замечательный!
Николай кивнул. Он знает, что Петя замечательный, и да, он поедет.
Тома была похожа на мать: такие же глаза, тяжелые, чуть квадратные скулы, тёмные волосы, заплетённые и уложенные в «корзиночку», крепкие, широкие ладони, а на правом запястье родинка…
Перед отъездом Тамара обняла брата, подула ему в ухо так, как в детстве, улыбнулась, но оба знали, что теперь стали друг другу чужими, далекими, у каждого своя жизнь…
На свадьбу сестры Коля так и не поехал: то ли не решился, то ли смутился, то ли были дела… Отправил телеграмму с поздравлением.
Потом Николай вступил в новый этап жизни. Он узнал, что такое женщина, раскрыл для себя этот удивительный мир.
Однажды Дарья оказалась у него в комнате под предлогом переписать лекции, огляделась. Комната ей понравилась: высокие потолки, много света, большой письменный стол. Коля следил за гостьей, кивал, оправдывался, что «да, так вышло, что такая комната…»
— Коленька, я у тебя поживу немного, ладно? У нас тесно, да и в душе вода холодная. Я могу простудиться! Я ведь худенькая, много места не займу! — быстро говорила Дарья, а потом, заметив замешательство Коли, расплакалась:
— Понимаешь, мне надоело терпеть всё казённое! Я же из детдома, Коля! С детства по чужим углам, у меня ни тарелки, ни чашки своей не было, всё общее, чужое. Я устала, хочу жить, как обычные люди!
Она рыдала и всё крепче прижималась к Николаю, гладила его, шептала ласковые слова, от которых Коля краснел и задыхался. Дарья просто любит его — что тут такого?! Она любит его, поэтому пришла, целует, нежна с ним, не так, как другие!..
Женились через месяц. Просто расписались, сразу после ЗАГСа разъехались: Николай на работу — благо друг отца устроил в их автопарк, а Даша — в институт.
Коля перешёл на вечернее отделение, днём трудился в автомастерской. Зарабатывал деньги для своей семьи, для своей собственной семьи. У него есть жена, она любит его, а он… Он сам не знает, любит ли Дарью. Она первая у него, у неё много недостатков, но Коля решил — потерпит.
Дарья не стеснялась в выражениях, установила свои правила для соседей, те ходили тихо в ванную, на кухне не курили: ведь Дарья беременна.,
— Вы хотите, чтобы я урода родила?! — с нажимом толкала она соседа, который отвлёкся, своим округлившимся животом. — Ещё раз попробуете тут своим «Беломором» дымить — моментально окажетесь на улице! И вы тоже! — хлопнула дверью кухни перед носом жены нарушителя. Затем, без всяких переходов, уже ласково мурлыкала:
— Ну, раз вместе сидим, угости меня картошкой! Уж очень вкусно ты её жаришь!
Сосед, ощутив страх, угощал её, после чего мыл за Дарьей тарелку и почти стал ей кланяться.
— Коля! Коля, отойди, от тебя запах неприятный! — ворчала Дарья ночью, отталкивая Николая.
— Отчего запах, Дашенька? Я только что из ванной, одежду оставил в коридоре, как ты просила! — прохрипел Николай, пытаясь поцеловать жену. Он её любит и ищет ласки.
— Запах рыбы! Уйди, меня тошнит! Да убери руки! Хватаешь меня! Убирайся! — сопротивлялась Даша.
— Куда же пойти? — растеряно поднял брови Николай.
— Не знаю, куда хочешь — туда и иди! Переночуй на кухне.
Дарья повернулась к стене и быстро заснула, а Коля, натягивая штаны и майку, отправился на кухню, сел на табурет, оперевшись спиной о стену, и уснул. Во сне он падал, пугался, снова садился. Всё нормально, надо потерпеть немного. Дарья родит, и всё станет по-семейному, как раньше!..
Дарья родила дочь раньше срока, возмущалась, что малышка такая крошечная и больно щиплет грудь своими деснами; устраивала в роддоме скандалы, бегала курить в туалет, с отвращением мыла новорожденную, корчилась и закатывала глаза.
— Да держи же головку! Шейка ведь маленькая, переломится! — с ужасом наблюдала нянечка, как Дарья тянет малышку. — Дай я сама! Ребёнка погубишь!
— Мой ребёнок! Отдай! — зло скалясь, отвечала Дарья. — Вообще… Вот, забирай. Отвези её, куда там? Где всех лежат?
Другие мамы с жалостью поглядывали на краснолицую, вся в шелушащихся пелёнках Машу, слабо укутанную.
— Зачем же такие мамаши детей имеют? — шептались за спиной Дарьи. — Вот ведь сатана! Может хоть отец порядочный попался?..
Когда «девочки» приехали домой, Николай боялся взять Машу на руки, она кряхтела и извивалась, морщила личико, отчего казалась очень курносой.
— Дарья… Что мне с ней делать? — прошептал испуганный он, когда через три дня после выписки жена заявила о намерении пойти в гости. — Её надо ведь кормить, ухаживать…
— Ну, ухаживай сама. Я девять месяцев как в клетке просидела, с пузом и отёкшими ногами. Хватит. Разберёшься! — махнула рукой Дарья. — Смотри, пелёнки у неё мокрые, и у тебя теперь штаны тоже! А-ха-ха-ха! Папу обмочила! Ну, я пошла, сами разберётесь! — клюнула мужа в нос, красивая, с накрашенными губами и подчеркнутыми глазами.
Николай очень бережно взял Машу на руки, покачал её, прошёлся по комнате, будто примеряясь. И решил, что надо немножко потерпеть. Дарья, конечно, устала, ей хочется развлечений!
— Потерпим, Машенька! Потерпим! — кивнул он малышке…
Николай так и не стал хорошим отцом. Пеленала девочку тётя Ирина, ребёнка кормили из бутылочки. А Дарья?
Дарья перебинтовала грудь, приняв решение, что «молочной фермой» не будет. Потом её замучил мастит, дважды госпитализировали, где она познакомилась с очень красивым, „перспективным“ молодым врачом. Он жил в трёхкомнатной квартире родителей, играл на гитаре и умел обращаться с женщинами.
Тайный роман с доктором длился два года. Дарья окончила институт, сделала аборт, устроила громкий скандал мужу, обвинив его в том, что он «тряпка» и не может выбить им отдельное жильё.
— Ну а кто же мне её даст, Дашенька? — тихо, почти шепотом отвечал Коля. — У меня пока нет заслуг, диплом ещё не защитил. Терпи чуть-чуть. Зато теперь Машу можно водить в ясли, врач разрешил. Тебе станет легче…
Дарья резко повернулась, скривила губы набок.
— Нет, дорогой! Легче будет тебе! Я ухожу! — оттолкнула дочку, которая приползла к ней.
— Куда? — не понимал Коля. — Ты же идёшь в гости? А Маша? Мне в институт…
— Вот ты какой жалкий, Коля! Глупый и жалкий! — рассмеялась Дарья. — Из тебя так верёвки плести удобно, но скучно. Если бы ты был чуть посмекалистей, нам давно дали бы квартиру! Но нет, ты терпишь. Терпи дальше. Я ухожу навсегда, понял?
— Куда? Я всё равно не понял, куда…
— К тому, кто меня будет любить, сильному и достойному. Где мой чемодан?
— Дарья, у тебя же не было чемодана, — пожал плечами Николай. — Возьми мой…
Николай оказался никудышным отцом. Он не умел утешать, играть, рассказывать сказки, не умел веселиться. Он мог лишь терпеть и учить этому Машу.
Маша плакала от боли в животе, а он только просил потерпеть, вместо того чтобы вызвать скорую помощь. Дочка не хотела оставаться в садике на пять дней, хватала отца за ноги и цеплялась, как обезьянка, но он лишь смущённо отталкивал её, твердя, что надо потерпеть…
Николая жалели, как же иначе! Одинокий отец, жена ушла, бросив ребёнка, не хочет даже помогать, Коля старается, и лишь кивает: «Ничего, потерпим, как-нибудь проживём!»
Маша приходила домой только по выходным, сидела на коврике у кровати, играла и на отца внимания не обращала. А в понедельник послушно шла обратно в садик. Летом сад ездил за город, Николай собирал для Маши мешок, провожал до автобуса и просил терпеть, ведь скоро приедет навестить.
Он приезжал, привозил сладости, пирожки от соседки, игрушки, но Маша равнодушно встречала его, благодарила и уходила к другим детям.
— Маша… Маша! — крикнул он ей вслед, но девочка не оглянулась. Зачем?
Так они и жили. Когда Маша пошла в школу, Николай даже обрадовался. Теперь она взрослая, всё сама сможет.
Маша училась плохо, почерк не удавался, с математикой было легче, но хватало непоседливости. Она лучше попрыгает и побегает на переменке, с ребятами поиграет, а потом зевнёт на уроке, чем будет подолгу выписывать буквы, прикусив язык.,Учителя нарекали её на непослушание, отца неоднократно приглашали в школу, даже намеревались созвать педагогический совет, но вскоре отказались от этой идеи — один лишь Николай занимался воспитанием дочери… Вот такая трудная задача лежала на нём…
Николай сдерживался, стиснув зубы, и продолжал надеяться, что к нему приедет Тамарочка и спасёт ситуацию. Сам не звонил ей, чтобы не отвлекать от дел — она должна как-то сама разобраться и принять решение…
… Маше было уже девять лет, она пришла из школы раньше обычного, рухнула на кровать, обняла колени и тихо заплакала.
— Что случилось? — заглянула в комнату Ирина. — Неужели заболела?
— Наверное, отравилась, — тихо ответила Маша. — Потерплю!
— Ладно, но если что, вызывайте врача! Сегодня я работаю в ночную смену, к сожалению, пусть с этим справляется отец!
Ирина ушла, а Маша сжалась ещё сильнее. Её морозило, и вдруг зубы застучали…
Вечером Николай вернулся домой поздно, задержался на работе — теперь он инженер, к которому обращаются за советом. После совещания он проводил Дарью до дома. Дарья была его коллегой, снова старалась привлечь внимание бывшего мужа. Одинокая, пережившая два аборта, отвергнутая амбициозным врачом, Дарья жалобно тянулась к Колиной руке. А в его сердце бушевали чувства: Дарья снова его любит! Опять и снова!..
Николай пришёл домой около одиннадцати, растерянный, с дрожащими руками, сразу лёг спать. Маша стонала, что-то говорила ему про боль в животе и температуру…
— Терпись, наверное, съела что-то не то, — сказал он. Какая там болезнь, если Дарья пообещала на выходных прийти с пирогом!
— Папа, мне очень больно! — вновь прервала его Маша. — Пожалуйста, вызови врача!
— Нет, никаких врачей в полночь, — убаюкивающе ответил Николай. — Спи, стойко перенеси, и всё пройдет. — Он засыпал, видя во сне Дарью, совершенно обнажённую, шепчущую ему на ухо непристойные слова, щекочущую…
Разбудил его удар по лицу, нанесённый с размаха, будто та, кто когда-то била его, мачеха.
— Вставай! Коля, поднимайся! Маша умирает! — кричала Ирина. — Ты дождался! Что ты за отец?! Что ты вообще за человек?! Машенька!..
…Каждый день Тамара навещала племянницу, ухаживала, кормила… Она винила себя, что не появилась в жизни девочки раньше, но Николай сам не писал и не рассказывал! «Всё нормально, подождём — и всё» — лишь так он объяснял.
… — Машенька, собирайся, завтра тебя выписывают, домой отправят. Папа принесёт одежду, — сказала медсестра Маше. — Ты, наверное, соскучилась?
Но Маша расплакалась. Она не хотела уезжать и вовсе не скучала. Никогда не простит отцу, что он не помог и лишь велел терпеть…
— Доченька… Ну что ты, Маша! — смущённо стоял у дверей палаты Николай.
— Убирайся! Уходи! Тётя Тома, пусть он уйдёт! — кричала Маша. — Из-за него я так страдала, и боль не прошла! Уходи!..
Она поехала к тёте Тамаре. Николай не стал возражать. За это время он немало перенёс: и Маша с прорвавшимся аппендиксом, и Дарья то стремится к нему, то отталкивает. Тамара смотрит на него косо, упрекает. А сама где была?! Оставила Коленьку, отвернулась от него, хотя сестрой считается! Нужно каким-то образом успокоиться, прийти в себя…
Теперь Николай жил один, не женился. Ни на ком не было нужды. Хватит страданий! Зато у него своя комната, никаких других забот, кроме работы, защитил диссертацию — тоже с трудом, но уж ничего, главное — всё позади!..
…Той осенью Тома уговорила племянницу приехать к отцу и лично сообщить важную новость.
— Приведи его сюда, Машуль. Вот он сидит на лавочке. Ну что же, всю жизнь будешь на него злиться? Он же твой родной папа… — вновь начала Тамара, но замолчала, когда встретилась со строгим, холодным взглядом Маши.
Та сжала губы, повернулась, схватила пальто и ушла.
Тома заметила, как девочка идёт под дождём, вытирает капли с лица и сердито нахмурилась.
— Вот и ты! — сказала она, заметив Николая. — Пора домой, обед ждать.
Николай медленно поднял голову, потом внезапно улыбнулся, словно увидел свет ангела.
— Маша… Машенька… — прошептал он. — Не стоит тебе под дождём стоять, холодно. Пойдём домой…
— Я за тобой пришла! Пойдем, вставай! Папа, что же ты творишь? — схватила он за руку Маша, потянув к подъезду.
— Зачем ты приехала, дочь? Если ради меня, то не надо. Я справляюсь. Я не терплю, а просто живу. Не мучай себя, доченька, — сказал он, смотря в пол и скинув мокрое пальто в прихожей.
— Я здесь не из-за тебя, отец. Я… Я… Хочу сказать, что выхожу замуж. Ты должен об этом знать.
Николай встал в оцепенении, сглотнул. Вот так… Маша стала взрослой, выходит замуж… Кто же теперь он? Тесть? А кто жених? А если он не понравится Коле? Как вынести эти душевные муки?..
Но это ещё впереди. А сейчас они — Тамара, Маша и Николай — сидят за столом, пьют чай и молчат.
Маша вздохнула, оглядела комнату. Здесь почти ничего не изменилось, даже обои с порванным уголком всё ещё свисали. А отец просто терпел это…
Сегодня Маша приехала к отцу не ради него, а ради себя самой. Прежде чем начать что-то новое, нужно закрыть прошлое, простить и снова попытаться полюбить её отца.
— Знаешь, детка, Николай, твой отец, не виноват, что был никому не нужен — ни своей матери, ни мачехе, ни отцу. Он не виноват в том, как жил. Скорее он жертва самого себя или своего прошлого. Возможно, во многом виновата я, не знаю… Он всё ещё тот мальчик, который лазил на табуретку и тайком ел мёд, потому что долго терпел… Он жил так, как умел, и живёт до сих пор. Я не прошу любить его, Машенька, я лишь хочу, чтобы вы не потеряли друг друга, как когда-то потеряла его я… — Тамара погладила племянницу по плечу. — Что теперь уж делать…
Маша кивнула. Принять случившееся сложно, но если хоть маленький шанс существует, она попробует. Ради своего будущего. И ради Тёти Томы.