Алексей продвигался сквозь безмолвие кладбища, словно сливаясь с ним. Осень, как обычно в эту пору, окрасила окружающий мир в тёплые, но несколько грустные оттенки — золотисто-рыжие листья медленно опадали с ветвей, словно произнося последние прощальные слова ушедшим.
Утренний туман ещё не рассеялся, словно тонкая дымка стелился по земле, обволакивая надгробия, как будто из параллельного мира мёртвых. Алексей, высокий, с крепкими плечами и усталым взглядом, шагал по асфальтированной аллее, внимательно осматривая знакомые ряды.
Он искал одну единственную могилу — ту, которую начал рыть ещё вчера, под холодным вечерним небом, когда ветер свистел в ушах, а пропитанная осенней влагой земля тяжело, но покорно ложилась на лопату.
Сегодня он намеревался завершить начатое. Алексей не спешил. Он никогда не торопился, даже если время поджимало.
Его движения были спокойными, как будто он не просто рабочий, а хранитель грани между жизнью и смертью, человек, ценящий тишину и почитающий каждый шаг по этой священной земле.
Мимо него, как и всегда, мелькнула сторожка — небольшое деревянное здание с поблекшей вывеской и облупившейся краской.
У входа, как обычно, сидел Игорь Васильевич — старый смотритель с седой бородой, в изношенной шапке и с вечной сигаретой в уголке рта. Он поднял глаза, заметил Алексея — и уголки его губ слегка приподнялись в привычной, тёплой улыбке.
Рядом, свернувшись калачиком, отдыхал Барсик — старый, седой, но всё ещё гордый пёс, чья преданность кладбищу была крепче, чем у многих людей.
Игорь Васильевич погладил пса по загривку, и тот лениво приоткрыл глаза, словно сообщая: «Я на страже». В этот момент смотритель вновь взглянул на Алексея и мысленно повторил уже в сотый раз: «Странный он, этот парень…»
Да, Алексей был необычным. Он появлялся на кладбище, когда хотел — дважды в неделю, иногда один раз, а бывало, и три дня подряд. Никаких расписаний, никаких обязательств перед начальством.
Но когда он приходил — трудился не покладая рук. Ни капли лени, ни следа халтуры. Копал тщательно, ровно, с душой. И если кто-то из постоянных могильщиков вдруг заболевал, Алексей появлялся, словно по зову сердца. Как будто ощущал, что его присутствие необходимо.
Директор кладбища это раздражало. Он ворчал, писал замечания, грозил увольнением. Но всякий раз, когда возникала критическая ситуация — когда срочно требовалось выкопать могилу к приезду катафалка, — Алексей оказывался рядом. И директор, скрепя сердце, молчал. Потому что, как бы ни раздражал его этот самостоятельный работник, он был незаменим.
Барсик, словно разделяя мысли смотрителя, задерживал на Алексее долгий, внимательно изучающий взгляд. Он понимал этого человека лучше, чем кто бы то ни было.
Знал, что тот приносит с собой не только лопату, но и кусок мяса, хлеб или — как вчера — сочную куриную ножку, от которой у пса до сих пор текли слюни. Алексей не просто кормил его — он разговаривал с ним, ласкал, называл по имени, смотрел в глаза. Для Барсика это значило гораздо больше, чем пища. Это было проявление уважения. Это было — ты не один.
Осень уже утвердилась, и солнце, хоть и светило, едва согревало. Пёс тянулся ко всякому лучику, словно к последнему теплу перед долгой зимой.
Он наблюдал, как Алексей поворачивал на нужную аллею, где между старыми венками и выцветшими крестами зияла незаконченная могила. Земля здесь была мягкой, тёмной, почти чёрной — плодородной, словно сама природа готовила почву для вечного покоя.
Алексей взял лопату. Ручка была изношена, но удобна, словно продолжение руки. Он вонзил её в землю — и работа закипела. Каждый взмах был точным, выверенным.
Он копал не как наёмник, а как мастер, вкладывающий душу в своё ремесло. Земля летела в сторону, образуя всё более высокую кучу. Пот стекал с висков, рубашка прилипала к спине, но он не останавливался.
Он был молод, силён и, что важнее всего — трезв. В отличие от некоторых, кто после обеда уже шатался между могилами, оставляя после себя пустые бутылки и запах перегара.
У Алексея не было строгого расписания. Не было и желания угождать начальству. Он приходил, когда чувствовал — когда в душе раздавался внутренний звон, говорящий: «Сегодня нужно быть здесь». Возможно, именно поэтому он оставался на плаву. Возможно, потому что его труд — не просто работа, а призвание. А призвание не требует отчётов.
Когда он достиг требуемой глубины, его мысли невольно обратились к заказчику. Тому самому мужчине, что вчера пришёл с надменной улыбкой и животом, напоминавшим мяч, сдувшийся после долгой игры.
Богатый, уверенный в себе, с дорогими часами и ещё более дорогим костюмом. Он смотрел на Алексея свысока, словно тот был не человеком, а частью пейзажа.
— Ты яму копать будешь? — спросил он, будто речь шла о канаве для водопровода.
— Не яму, — тихо, но решительно ответил Алексей, — а могилу.
Мужчина поморщился, словно от запаха гниения.
— Какая разница? Яма и есть яма. Но если ты такой педант, пусть будет могила. Главное — сделай всё как следует. Чтобы потом не было претензий. Фамилия Коваленко тебе о чём-то говорит?
Алексей покачал головой. Но он лгал. Коваленко — это была та самая женщина, которую он видел на фото в газете. Молодая, красивая, с тёплыми глазами. Умерла внезапно. Всего 34 года. А этот тип — её муж, как он сам сказал, «единственный близкий человек».
— Помоги с похоронами, — продолжал бизнесмен, будто отдавая приказ секретарю. — Ну, не мне тебя учить. Я, наверное, не приду — дел по горло. А супругу хоронить надо. Ты понимаешь, никого другого у неё нет.
Алексей смотрел на него, пытаясь изобразить сочувствие. Но внутри всё кипело. Как можно так говорить о смерти жены? Как можно торопиться избавиться от тела, будто оно — ненужный мусор? Как можно не присутствовать на похоронах собственной супруги?
Он опустил глаза, сжал кулаки так, что ногти впились в ладони. В этот миг он был на грани того, чтобы бросить лопату и сказать всё, что думает. Но сдержался. Потому что могила — это святыня. А его дело — не для гнева, а для покоя.
Мужчина замялся, затем достал из кармана тысячу рублей и протянул их Алексею.
— Возьми. На чай.
Это не было предложением. Это был жест превосходства. Как будто он покупал не услугу, а молчание.
Алексей не взял деньги. Он положил купюру на столик у ограды, придавил камнем — пусть лежит. Пусть ветер унесёт. Пусть кто-нибудь бедный найдёт. Он не работал ради таких, как этот человек.
Смотритель, заметив это, лишь вздохнул:
— Добрый ты, Алексей… Слишком добрый. Я понимаю — жалость к старикам, не берёшь деньги с бедных. Но ведь и сам живёшь на крохи хлеба. А другие косо смотрят — мол, он подрывает рынок, сбивает цены.
Алексей лишь улыбнулся. Он знал, что поступает правильно. Он не боялся зависти. Не боялся одиночества.
Он просто следовал своему пути. И сегодня, копая могилу для молодой женщины, он делал это не ради денег. Он делал это ради неё. Ради её памяти. Ради того, чтобы хотя бы один человек отнёсся к ней с почтением.
— Ничего, — пробормотал он, вонзая лопату в землю. — В другой раз дадут больше.