Ночь, постепенно опускавшаяся на Нежин, словно предвещала надвигающуюся катастрофу. Тяжёлые облака медленно ползли по небу, словно неся на своих плечах груз несбывшихся стремлений и разрушенных судеб. Машина скользила по влажному асфальту, казалось, призрачная, оставляя за собой след фар и тишину, наполненную тревогой. Алексей крепко держал руль, словно от этого зависела его судьба. Каждая ямка на дороге отдавалась в спине, словно удар молотом — не телесный, а внутренний, как будто сама судьба напоминала: впереди не будет лёгких испытаний. В салоне царила тишина, прерываемая лишь прерывистым дыханием Ольги, которая сидела рядом. Она откинулась на спинку сиденья, словно пытаясь отстраниться от боли, страха и самой реальности. Её рука покоилась на большом животе — таком, что вмещал не просто ребёнка, а целый мир, который вот-вот мог разрушиться. В её глазах, устремлённых в серое, мёртвое небо за окном, не мерцал ни один лучик. Лишь глубокая тоска. Проникающая, словно зимний ветер, который пробирает до костей. Не страх и не боль, а именно тоска — та, что приходит, когда человек уже осознал конец, но всё ещё цепляется за надежду на чудо.
— Алексей… — её голос был тонким, как паутина, слабее осеннего шёпота ветра в листве. — Послушай меня. Пожалуйста.
Он кивнул, не отводя взгляда от дороги, но все его тело — каждая клетка, каждый нерв — напряжённо ожидали. Он понимал, что сейчас прозвучит не просьба, а приговор.
— Обещай мне… — она сглотнула, будто стараясь проглотить не только слюну, но и страх. — Если что-то пойдёт не так… не вини её. Нашу девочку. Она ни в чём не виновата. Просто появилась на свет. А ты… ты должен её любить. За меня. За нас двоих.
Алексей сжал зубы. Костяшки пальцев на руле побелели, словно он цеплялся за последнюю надежду в бушующем океане. Он хотел закричать, что всё будет хорошо, что она выживет, что они будут вместе — он, Ольга и их дочь — в доме, который он строил для них, с детской комнатой, с игрушками и мечтами. Но слова врача, произнесённые полгода назад, врезались в память, словно клинок: «Беременность при вашем диагнозе — это как игра в русскую рулетку с пятью патронами в барабане. Шанс один из шести. И это не шутки. Это смерть». Он помнил, как дрожали руки у Ольги, когда она услышала диагноз. Помнил её взгляд — не полный отчаяния, а полный мольбы. «Я хочу этого, Алексей. Я хочу стать матерью. Хочу, чтобы наша любовь оставила след в этом мире. Хочу, чтобы после нас что-то осталось». Он не смог отказать. Не из слабости, а потому что любил. Безмерно. Без остатка. И поверил — не в медицину, не в шансы, а в неё. В её силу, в её свет, в её веру, что любовь сильнее смерти.
— Ольга, — прошептал он, голос срываясь, — мы вернёмся домой. Все трое. Клянусь. Я не отпущу тебя. Ни за что.
Он говорил убедительно, но внутри всё рушилось. Каждое слово служило попыткой залатать трещины в душе, которые разрастались с каждой минутой.
Когда они прибыли к приёмному покою, дождь бил по стеклам, словно небо рыдало вместе с ними. Он помог ей выйти, поддерживая под руку, ощущая её дрожь — не от холода, а от предчувствия. Она повернулась к нему, прижалась лбом к его груди и тихо сказала:
— Я люблю тебя, Алексей. Больше жизни. Больше всего на свете. Я верю в тебя. Ты справишься. Ты сильнее, чем думаешь.
Это объятие длилось всего несколько мгновений, но осталось в его памяти, как последний свет перед вечной тьмой. Затем её увезли на каталке, а он остался стоять под дождём, облитый не водой, а ледяным одиночеством. Через полчаса появился врач — пожилой, с лицом, словно вырезанным из камня, с глазами, в которых давно угасло всё, кроме усталости.
— Ситуация критическая, — произнёс он без лишних слов, без жалости. — У вашей жены почти полный отказ свёртываемости. Мы боремся. Но шансов… очень мало. Остаётся только надеяться. Хотя, честно говоря, в нашей профессии чудес не бывает.
Алексей опустился на ступени у входа в роддом, словно ноги отказались его нести. Холод камня проникал сквозь ткань брюк, но он не ощущал этого. Время замедлилось, растянулось, стало вязким, словно смола. Он вскакивал, ходил туда-сюда, сжимал кулаки, мысленно бился головой о стену, молился — не богу, которого не знал, а всему, что могло бы услышать: звёздам, судьбе, самой Вселенной. «Верни её. Забери меня, только верни её». Он был готов отдать всё — деньги, бизнес, жизнь. Лишь бы она осталась.
Внезапно появилась Елена. Она знала его жену с университета, была её подругой, работала медсестрой в детском отделении. У неё были короткие тёмные волосы, усталые глаза и запах хлорки, смешанный с тревогой. Она села рядом, не спрашивая, а понимая.
— Как она?
Он только покачал головой. Лицо его отражало всю боль.
— Очень плохо, — прошептал он.
Елена вздохнула — не с жалостью, а с раздражением, и неожиданно произнесла:
— Она эгоистка. Знала, на что идёт. Знала, что может не выйти. А вы? Родители? Вы что — пешки в её игре?
Алексей резко обернулся. В его глазах вспыхнула первобытная ярость, боль и непонимание. Как она смеет? Как можно так говорить об Ольге — женщине, ради которой он готов был свернуть горы? Но горе оглушило его. Он не нашёл слов. Решил, что это просто усталость, цинизм, который врачи приобретают, чтобы выжить.
— Пойдём отсюда, — сказала Елена, взяв его за руку. — Сидеть здесь — значит медленно сходить с ума. Пойдём. Выпьем. Переждём.
Он последовал за ней, словно слепой, марионетка. Они приобрели дешёвый коньяк в ларьке возле больницы, сели на скамейку в сквере, где ветер срывал листья и пакеты с деревьев. Елена разлила коньяк в пластиковые стаканчики. Он пил жадно, не чувствуя вкуса, лишь ощущая жжение в горле, которое на мгновение заглушало боль. Она говорила о пустяках — о детях в отделении, коллегах, погоде. Её голос звучал ровно, словно лекарство. И он цеплялся за него, словно за спасательный круг.
Он проснулся на диване, в той же одежде, что и вчера. Голова раскалывалась, рот пересох. Первым делом схватил телефон. Номер ординаторской. Голос медсестры: «Состояние стабильное. Тяжёлое». Это не были хорошие новости. Это было затишье перед бурей. Он вскочил, вылетел из квартиры, словно пуля. В больнице снова встретил Елену.
— Я договорилась, — прошептала она. — Тебе разрешат увидеть её. Только через стекло. В палату нельзя.
Она провела его по бесконечным коридорам, мимо криков, стонов, запаха лекарств и смерти. И вот — стеклянная перегородка. За ней — Ольга. Но это была не она. Это был призрак. Бледная, как мел, с синеватым оттенком, с лицом, иссечённым страданиями. Трубки, провода, капельницы — она была окутана ими, словно паутиной. На мониторе — ровная линия. Сердце билось. Пока. Но Алексей понял: это не борьба. Это прощание.
Спустя сутки — звонок. Тот же голос. Тот же кабинет. Тот же врач, не встречающий взгляд.
— Мне очень жаль. Мы сделали всё возможное. Кровотечение было неостановимым. Ни ваша жена, ни ребёнок… не выжили.
Слова вонзились, словно нож. Мир погрузился во тьму. Воздух исчез. Он вскочил, опрокинул стул, бросился на врача, схватил за халат, крича:
— Вы лжёте! Я бы отдал всё! Всё! Вы могли спасти её! Почему ничего не сделали?!
Санитары оттащили его. Врач поправил халат, устало произнёс:
— Деньги здесь бессильны. Абсолютно.