Елена взяла на себя все хлопоты: похороны, гроб, кладбище, родственников. Она действовала словно механизм — собранная, точная, хладнокровная. Алексей же сидел в их пустой квартире, где каждый предмет кричал о присутствии Ольги — её шарф висел на крючке, чашка стояла на столе, духи покоились на полке. Он не мог ни говорить, ни плакать, лишь уставился в пустоту.
В один из этих бесконечных вечеров в его памяти всплыло давнее воспоминание: ссора, после которой он вышел, хлопнув дверью, и напился в баре. Там была Елена — она слушала его, утешала, прижималась к нему. Потом они оказались у неё дома. Это была измена — единственная, о которой он раскаивался каждый день. Ольга не знала. Он не смог ей признаться. Теперь же эта тайна давила на его душу словно второй гроб.
На кладбище он не мог смотреть на Ольгу в гробу. Он хотел сохранить в памяти её живой — смеющейся, с морщинками у глаз. Когда земля захлопнула крышку, он отвернулся и ушёл.
— Алексей! Поминки же! — позвала его Елена.
— Я не поеду, — твёрдо ответил он.
У ворот стояла девочка лет восьми в рваной куртке, с грязными руками и глазами, похожими на угли.
— Дяденька! — позвала она, хватая его за рукав. — Потребуй посмотреть камеры! В роддоме! Тебе покажут! Послушай же!
Он отстранился, сунул ей купюру и ушёл.
Горе стало для него топливом. Он бросился в работу, словно в бездну. Строительный бизнес, бывший когда-то делом, превратился в смысл жизни. Он трудился по 18 часов в сутки, гонял подчинённых, заключал контракты с одержимостью. Фирма утроилась в размерах. Деньги лились рекой. Но он не испытывал ни радости, ни гордости — лишь пустоту. Домой заглядывал редко, чаще бывал у Елены. Её квартира казалась чужой — без воспоминаний и призраков. Она молча готовила и сидела рядом. Это было удобно. Слишком удобно.
Незаметно, словно капли воды, размывающие камень, её вещи проникли в его дом — дом, который когда-то принадлежал лишь ему и Ольге. Сначала появилась зубная щётка, аккуратно поставленная рядом с его. Потом — халат, повешенный на крючок, где прежде висел только её шарф. Затем — чемодан, который она оставила «на пару дней», но так и не забрала обратно. Каждая мелочь, на первый взгляд безобидная, казалась частью естественного течения жизни. Но каждая из них была словно гвоздь, вбитый в гроб их прошлого.
Однажды, вернувшись с работы, Алексей заметил, что фотография Ольги — та самая, что стояла на столе в гостиной и встречала его каждое утро — была спрятана на полке в шкафу, за папками с документами, словно ненужная, забытая вещь. Он застыл. В горле застрял ком. Хотелось выкрикнуть, вырвать фотографию из темноты и вернуть на место — в центр, на свет. Но он промолчал. Просто кивнул, словно всё было нормально. Потому что говорить означало вспоминать. А вспоминать — было больно. Так было проще.
Прошёл почти год.
Время, казалось бы, должно было залечить раны, но вместо этого выстроило между ним и реальностью ледяную стену. Елена становилась всё настойчивее. Её голос, раньше тихий и успокаивающий, теперь звучал как приказ.
— Алексей, может, продадим этот дом? — спросила она, сидя за кухонным столом и попивая чай, будто обсуждая погоду. — Здесь слишком много тяжёлых воспоминаний. Давай начнём с чистого листа, купим квартиру в центре с панорамными окнами и видом на Нежин. И, может, пора уже узаконить наши отношения? Как считаешь?
Он смотрел на неё, и в груди нарастало странное чувство — не гнев и не раздражение, а глухое, животное отторжение. Казалось, что что-то в ней — в её манере, взгляде, ауре — стало чужим. Он не желал новой жизни. Он хотел вернуть ту, что у него отняли. Елену он не любил. Никогда не любил. Она была не любовью, а укрытием от бури — тёплым, удобным, но фальшивым. Она была живым обезболивающим, средством, которое заглушает боль, но не исцеляет рану.
А рана кровоточила.
Развязка настала глубокой ночью.
Они лежали в постели, и Алексей, погружённый в полусон, в полузабытье, окутанный усталостью и теплом тела, прошептал:
— Ольга…
Слово, вырвавшееся из глубин души.
Елена застыла. Затем резко оттолкнула его с такой силой, что он чуть не упал на пол. Её лицо исказилось — не от обиды, а от ярости, ненависти, чего-то древнего и тёмного, скрывающегося под маской заботы.
— Ольга?! — закричала она, голос её сорвался на визг. — Опять эта твоя Ольга?! Даже мёртвая она стоит между нами! Твоя святая, твоя идеальная Ольга! Да она была дурой! Эгоистичной дурой, которая променяла твою жизнь на свою прихоть! Я всегда была лучше! Умнее! Красивее! Я заслуживаю быть на её месте! Я!
Алексей смотрел на неё и в этот момент будто очнулся после долгого обморока. Перед ним стояла не подруга, не утешительница, не спасительница — а чуждая, злая, завистливая женщина, чьё сердце было полно не любви, а жажды власти, мести и обладания.
Вдруг в памяти всплыли все её странные слова у входа в роддом, циничные замечания, ненависть к Ольге, слишком быстрое вхождение в его жизнь, постоянное присутствие, словно она ждала этого момента.
— Убирайся, — произнёс он тихо, но с ледяной уверенностью, от которой она замолчала. — Собирай вещи и уходи. Сейчас же. Немедленно.
Дверь захлопнулась.
Тишина.
Но это была не тишина облегчения. Это была пустота — оглушающая, всепоглощающая. Как будто дом, освободившись от лжи, стал ещё более мёртвым. Он сел в машину, не зная куда ехать, просто уезжая прочь. И ноги сами привели его туда, куда он не возвращался целый год — к серому, мрачному зданию роддома, освещённому лишь редкими окнами в ночи.
Он стоял под моросящим дождём, дрожа, и вдруг — словно вспышка — в памяти ожили слова той маленькой девочки с кладбища:
«Потребуй, чтобы тебе показали камеры в роддоме. Дядь! Послушай же!»
Тогда он считал это бредом, детской фантазией.