Дмитрий закашлялся и перевёл взгляд с меня на неё.
— Мария… Это совсем не то, что ты себе представляешь…
Оказывается, эти слова действительно произносят — не только в романах.
Девушка поспешно натянула платье и, стараясь не шуметь, начала собирать туфли.
— Простите… — пробормотала она еле слышно, избегая моего взгляда.
Я смотрела на них, словно наблюдала за происходящим со стороны. В голове безостановочно мелькало: «Что теперь? Что теперь делать?».
Пирожные…
В руках всё ещё была нелепая коробка. И вдруг — совершенно нелогично — мне пришло в голову: а почему бы не поставить их на стол? Я же покупала их с теплом в сердце.
Я поставила коробку. Открыла её. Взглянула на Дмитрия — его губы дрогнули, а щеки, прежде румяные, стали серыми и безжизненными.
— Объяснишь? — спросила я тихо, почти с участием, как мать спрашивает взрослого сына.
Девушка стояла у самого выхода из кухни — явно не знала, куда себя деть ни здесь, ни вообще в жизни.
— Она уйдёт… — прошептал Дмитрий.
Я лишь махнула рукой:
— Пусть сама решает. Мне нечего скрывать.
Кажется, она поняла это как знак: молча выскользнула за дверь так тихо, что даже сумочку чуть не забыла прихватить.
И вот мы остались вдвоём на кухне. Запах чая смешивался с ароматом старых занавесок и абсурдным запахом магазинного чизкейка из коробки.
Дмитрий уставился на свои ладони. Я смотрела на него. Впервые за столько лет мы были как чужие люди случайно оказавшиеся рядом в одном пространстве.
— Почему? — спросила я просто и спокойно.
— Не знаю… правда… — прошептал он. — Наверное… испугался возраста. Испугался этой правильности во всём… однообразия… Прости меня…
Слёзы подступали к глазам, но внутри будто что-то удерживало их от падения — вся прожитая жизнь держала меня за плечи и не давала сломаться.
— Дмитрий… — выдохнула я едва слышно. — Знаешь… я ведь тоже боялась старости. Только по-другому: ты прятался во лжи, а я закрывала глаза на то беспокойство внутри себя… которое давно уже шептало о трещинах между нами…
Наступила долгая тишина.
Кто бы мог подумать раньше: такие разговоры возможны? Мы сидели друг напротив друга как актёры посреди сцены без реплик. За окном воробьи шумели чем-то своим; чайник медленно остывал… Пахло мятой и чем-то холодным – может быть тем самым ощущением перемен?
Я крутила ложечку в чашке почти бессознательно – отражение руки казалось чужим; лицо – усталым, но спокойным… Как будто вместе с болью появилась какая-то странная ясность внутри меня…
— Знаешь, Мария… сам до конца не понимаю всей этой глупости… — начал Дмитрий виноватым голосом. — Ты мне дорога по-своему… Уважаю тебя… люблю даже… Просто страшно было признать себе: старею я уже… стал другим… А тут вдруг появилась она – Орися… Молоденькая такая… смешная… глаза у неё светятся… Дурак я. Очень дурак…
Я слушала его и понимала: боль причиняла вовсе не она – эта Орися – и даже не сам факт измены. А то горькое чувство того момента падения человека рядом с тобой – того самого спутника жизни, с кем строили дом по кирпичику; выбирали каждую чашку; гладили каждую занавеску…
Разве всё это было напрасно?
— А мне… — начала я говорить сквозь комок в горле, который мешал дышать ровно,— мне вот явно не…