— Есть вообще нечего, — бросил он, словно обвиняя. Алина швырнула сумку в прихожей.
— Пап, давай пиццу закажем? У меня есть промокод.
Никто не произнёс: «Мама всегда готовила ужин». Никто не вспомнил, как по пятницам я делала пасту с песто. Никто не вздохнул о том, что кухня — сердце дома — теперь превратилась в комнату, где закончилась еда.
Через час они устроились в гостиной. Пустые коробки от пиццы разбросаны на столе. На экране — глупый сериал. Они смеялись. Все трое. Даже Игорь. Даже Дмитрий. Даже Алина.
Я наблюдала. И не ощущала боли. Я ощущала холод. Холод, который пробирался в кости, в сердце, в душу. Я ожидала увидеть грусть. Неловкие объятия. Сдерживаемые слёзы за столом. А увидела… облегчение. Как будто из дома исчезла строгая учительница, постоянно требовавшая порядка, чистоты, дисциплины. Как будто ушёл груз.
Прошла неделя.
Дом превратился в свалку.
Гора грязной посуды в раковине — как памятник моему отсутствию. Дмитрий попытался постирать — и затопил соседей. Игорь кричал на него не из-за испорченных вещей, а потому что ему теперь придётся извиняться. Решать проблемы. Ему.
Позвонила свекровь. Игорь включил громкую связь.
— Ну как вы, сынок? Держитесь?
— Да нормально, мам. Справляемся, — ответил он почти радостно. — Даже тише стало как-то. Ты же знаешь, Татьяна любила, чтобы всё было по её. Шаг влево — расстрел.
Я закрыла глаза.
Тише стало.
Вот как они называют мою любовь. Мою заботу. Мою попытку создать уют. Мои правила. Мою боль. Расстрел.
Поздним вечером, когда дети ушли, Игорь остался один. Он не взял фотоальбом. Не посмотрел на наши свадебные снимки. Не вспомнил.
Он открыл ноутбук. И начал искать — сколько сейчас стоят машины, как моя. Прагматично. По-деловому. Как будто я — не человек, а ресурс, который нужно оценить.
Я перевела камеру. В мою спальню.
Дверь открылась. Вошла Алина. Подошла к туалетному столику. Взяла мой любимый флакон духов. «Свобода» — так они назывались. Я затаила дыхание. Может, вот он — момент? Может, она почувствует меня? Вспомнит?
Она брызнула немного на запястья. Повернулась перед зеркалом. Улыбнулась. Потом открыла шкатулку. Достала цепочку. Золотую. Тонкую. Ту, что Игорь подарил мне после её рождения. Примерила. И сказала вслух: «Идёт».
В этот миг я поняла: они не скорбят. Они делят трофеи.
Прошло три недели.
В пятницу вечером Игорь ходил по гостиной. Улыбался. Улыбка, которую я не видела годами. Нежная. Предвкушающая.
— Да, конечно, жду, — говорил он. — Дети у друзей. Дом в нашем распоряжении.
Сердце застыло.
Через час позвонили в дверь.
На пороге — Оксана. Его коллега. С хищной улыбкой, которую я всегда ненавидела. Она вошла. В мой дом. В мою крепость. Принесла бутылку вина.
Игорь достал мои бокалы. Из тонкого стекла. Те, что я выбирала год. Налил вино. Они сели на мой диван.
— Наконец-то, — сказала Оксана, пригубив. — А то я думала, ты никогда не решишься. Твоя Татьяна была такой… правильной. Я её побаивалась.
— Она была… сложной, — уклончиво ответил Игорь.