Тишину в квартире супругов Руденко внезапно пронзил голос, от которого сжалось бы сердце даже у самого стойкого. Он звучал не просто громко — в нем бурлила такая сдержанная, глухая боль, что казалось, воздух застыл, не в силах выдержать её тяжесть.
— Просто уйди! Я больше не могу это выносить! И ты себя не мучай!
Это кричал Дмитрий. В следующее мгновение о стену с резким звоном ударилась тарелка и разлетелась на множество острых осколков. Звук был таким резким и неожиданным, что мог соперничать по силе с выстрелом.
Ганна, стоявшая в проеме двери, лишь глубоко выдохнула. Будто невидимая тяжесть на мгновение покинула её плечи. Она подумала: повезло — посуда была пустой. В памяти всплыл недавний случай: месяц назад её муж в приступе отчаяния швырнул тарелку с горячим супом. Тогда она поняла — вывести пятна из ковра оказалось невозможным, а на светлых обоях до сих пор темнели следы того вечера.
Дмитрий всхлипнул и закрыл лицо руками. Его плечи подрагивали от беззвучных рыданий. Он плакал — тихо и безнадежно. Ганна ничего не сказала. Молча взяла совок с щеткой и начала собирать осколки их очередной разбитой повседневности.
Бывали времена, когда она тоже плакала вместе с ним. Когда её голос растворялся в его рыданиях, создавая один общий вопль боли. Она тоже кричала в пустоту, бросалась обвинениями направо и налево, жаловалась судьбе за то бремя, которое выпало на их долю. Но то время осталось позади — растворилось среди бесконечных одинаково тяжелых дней. Уже более двух лет Дмитрий был прикован к специальному креслу: оно стало для него одновременно опорой и тюрьмой.
— Уходи… — донеслось сквозь его пальцы, прижатые к лицу. — Пожалуйста… Я больше так не могу… И ты не должна…
— Хочешь тефтели с подливкой и пюре? — спокойно осведомилась Ганна обычным будничным тоном, аккуратно стряхивая осколки в мусорное ведро. — Или лучше курицу тушеную с фасолью? Выбирай сам.
— Ты издеваешься надо мной?! — Дмитрий резко убрал руки от лица; глаза его блестели от слёз и гнева одновременно. Пальцы судорожно впились в подлокотники кресла — этого молчаливого спутника его новой реальности. — Ты вообще слышишь меня?
— Я спрашиваю потому, что мне важно твоё состояние… — тихо произнесла Ганна и направилась на кухню выбросить остатки их очередного конфликта.
Она тщательно мыла руки под струёй теплой воды, словно стараясь смыть не только пыль или грязь со стекла совка, но и часть накопившейся усталости этого дня. Затем поставила на плиту две сковородки: одну для тефтелей, другую для курицы с фасолью. Ей самой тоже хотелось есть.
Из комнаты доносилось невнятное бормотание мужа: привычные жалобы на несправедливость жизни, бесконечную усталость и ощущение тупика.
А я? – подумала Ганна яростно помешивая рагу – разве я мечтала о такой судьбе? Конечно же нет… Ей никогда даже не приходило в голову представить себе подобное испытание рядом со своим любимым человеком… Иногда казалось: это кара за что-то… Но за что именно – уже невозможно было понять.
В этот день им обоим исполнилось по тридцать лет. Они были ровесниками; между датами их рождения было всего два дня разницы. Оба родились и выросли здесь же – в этом городе Украины – но семьи у них были совершенно разные.
Дмитрий происходил из династии рабочих: крепких людей дела со скромными словами и твердым характером. А родословная Ганны включала врачей, педагогов и представителей творческих профессий.
Он трудился на заводе; она занималась документацией в детском саду неподалеку от дома. Он обожал легкие детективы – называл их «зарядкой для мозга». Она же предпочитала классику: английские романы или многотомные французские семейные хроники.
Он был душой компании: любил весенние поездки за город, песни у костра под гитару…