Но зима всё сильнее сжимала свои ледяные объятия. В январе Дмитрий расстался с последними книгами, в феврале — продал материнскую брошь. А когда март принес пронизывающий ледяной дождь, он осознал: сил почти не осталось. Хлебный паек урезали до 125 граммов, и даже этого было недостаточно. Остап исчезал на целые сутки, возвращаясь ни с чем. В один из таких дней Дмитрий, дрожа от бессилия, перехватил его у порога: «Куда же ты, Остап? Не оставляй меня…» — но мышонок юркнул в щель, оставив на ладони лишь тёплый след своих крошечных усиков.
Два дня Дмитрий пролежал в полумраке, разглядывая трещины на потолке. На третий день утром что-то мягко коснулось его щеки. Остап сидел у него на груди и держал во рту серебряную монету. Она поблёскивала в тусклом свете — словно капля застывшего лунного сияния — с профилем императора Николая II. «Откуда ты её взял…» — прошептал старик, не веря своим глазам. Собрав остатки сил, он оделся, спрятал монету в носок и отправился к Игорю — бывшему антиквару, чья лавка теперь служила местом для обмена самых отчаянных ценностей.
— Это настоящая вещь, — Игорь поднёс монету к слабому свету керосиновой лампы. — Могу дать за неё килограмм гречки. Или предпочитаешь мясо?
— Гречку… — прохрипел Дмитрий. — И ещё… никому не говорите.
— Как в землю канул буду, молчать стану, — вздохнул старик. — Хотя нынче могилы всем найдутся.
Гречка спасла ему жизнь. Он варил жидкую кашу, разбавляя водой так сильно, чтобы растянуть её на месяц; при этом каждый день откладывал по горстке для Остапа в укромное место. Но мышонок продолжал приносить всё новые находки: медные пуговицы от военных мундиров, серебряную ложку и даже старинный медальон с потёртым рисунком внутри. Как-то раз Дмитрий увидел его тащащим осколок зеркала к дому — будто тот решил показать хозяину его исхудавшее лицо. «Благодарю тебя», — прошептал он и провёл рукой по спинке зверька; впервые за долгое время сердце наполнилось слезами радости и благодарности.