-Соседка, а ты чего тут стоишь? Подслушиваешь?
-Ооох, грехи наши тяжкие…Да что же это делается-то, Дашка? А вдруг да правда родит она, и отказ напишет? Что тогда делать-то будешь? Как людям в глаза смотреть после этого? Стыдобушка ведь, при живой матери крошечку в казенный дом сдать!
-А что тут делать, тёть Нин? Ничего уже не поделаешь, жить будем, как жили…
Соседка, всплеснув руками, от удивления аж рот открыла, да так и замерла, не сводя своих округлившихся глаз с соседки.
-Ты что такое говоришь— то, Дашка? Как это— жить, как жили? А ребеночек как же? Люди же всякие, пересуды пойдут, даром ли говорят, что на людской роток не накинешь платок? Оооой, что-то будет, Дашенька? Горе— то какое, ой-ой-ой!
-А что будет-то, теть Нина? Я своих троих родила, да вырастила, и внука подниму, если надо. Что ты причитаешь, словно умер кто? Наоборот, радость, человек скоро родится. Никто этого человека в казенный дом не отправит, никто от него не отказывается. Показалось тебе.
-Так сама же она говорит, что ничегошеньки к нему не чувствует! Я ведь своими ушами слышала, ей-Богу!
Даша, выдохнув, взяла себя в руки, и исподлобья глянув на соседку сказала:
-Показалось тебе, соседка. Ослышалась ты. Сама же говорила, что и глаза, и уши уже не те. И вообще, даже если что ушами и услышала, то памятью забудь, не бери в голову, и только попробуй языком кому что сказать! Ты меня знаешь, соседка. Узнаю, что ерунду мелешь, да сплетни собираешь, худо тебе придется. Вот будешь знать, как под окнами ходить, да подслушивать!
-Вот те крест, Дашенька, случайно все вышло! Я ить за советом к тебе шла, по делу, а тут такое….Да и не видела я ничего, и слыхом не слыхивала…Ну, я пойду?
-А что хотела-то, теть Нина? Говори, чем смогу, тем помогу!
-Ой, да я уж и забыла разом, зачем шла! Ой, да ну тебя, болтушку! Задурила мне голову, заболтала, заговорила! Пойду я, соседка, внук у меня еще некормленый, а я стою тут с тобой, лясы точу!
Бочком, бочком выходила Нина Георгиевна из соседской ограды . Хоть и молодая она еще, Дашка-то, а уж такая характерная! И не смотри, что росточком невелика, да худа, словно щепка. По ней и не скажешь, что троих родила. Про таких говорят, мол из-за штакетины не видать. Зато язык такой острый, как скажет что, словно серпом по причинному месту полосонет! С такой связываться— себе дороже.
И уважали в деревне Дарью Меркульеву, и побаивались. Слова худого про нее никто сроду не сказал. Да и что говорить? Хорошая бабочка. Что есть, то есть. С характером. Честная, справедливая. Бывало поначалу, что за глаза иной раз заведут разговор, да тут же и затихнут, ну ее, ведьму! А ну как дойдут до нее те разговоры, ведь греха не оберешься.
Ведь как на зло, едва соберутся женщины, чтобы языки свои об имена чужие почесать, так и Дарья тут, как тут. И откуда взялась? Вроде вот только в огороде копалась, воронкой кверху, а уже тут, как тут. Подойдет тихонечко, глаз свой черный скосит, и стоит чуть поодаль, слушает.
А потом тихо так, вкрадчиво спросит, мол не обо мне ли судачите, бабоньки? А что ж за спиной-то? Уж коли вас что колышет шибко, да интересует, вы ко мне напрямую обращайтесь, да спросите, что на языке вертится, а то после ваших разговоров ни краев, ни концов не найти, такую ерунду сочиняете, что аж смешно.
Ну не ведьма ли? Ведьма и есть. И как узнала только, что о ней говорят?
Хоть многие и считали ее, Дарью, ведьмой, только все тогда совсем случайно вышло. Ну какая с нее ведьма? Да, худая, смуглая, кареглазая. Так у нас пол страны таких, да разве ведьмы они? Разве виноваты, что не наделила их природа глазами голубыми да кожей молочно— белой?
Она ведь только— только в деревню приехала, еще и знать никого не знала. И надо же такому случиться, что куда бы не пошла Даша, везде бабы стоят, да о ней шушукаются, косточки перемывают. Кто такая, откуда приехала, зачем, надолго ли.
Пошла в магазин, а там замок, на обед закрыто. Глянула Даша на женщин, что чуть в стороне стоят, да решила, что скоро откроют магазин.
» Раз стоят, значит продавца ждут. Подожду и я, чего уж там. Неохота ноги 2 раза бить»
Слух у Даши всегда хороший был, оттого и уловила обрывки фраз. Ну точно, о ней говорят.
Покраснела сразу, краска лицо залила. А кому приятно быть поводом для обсуждения? Вон уже насочиняли, сказочницы.
Подошла Даша к женщинам и не сказать, что тихо. Обычно шла, на всю ступню наступая, не прикрадывалась, да только так увлечены были женщины своими пересудами, что и не заметили ее. Аж вздрогнули, когда она тихо спросила, мол что это вы тут сплетни собираете? Интересно, так спросите прямо, мне таить нечего, что посчитаю нужным, расскажу сама.
В другой раз в контору пришла, с бумажками , на работу устраиваться, так еще с первого этажа услышала, как заливаются бабы, наперебой выкладывая добытую о ней информацию.
И снова подошла, и с улыбкой поздоровалась, мол здравствуйте, женщины. Опять мне косточки перемываете? Сразу скажу, что и половины правды в ваших словах нет.
Еще была пара похожих случаев, после чего за ней прочно закрепилось звание ведьмы. А как иначе? Только рот откроешь, а она тут как тут.
Поговорили о ней еще немного, а потом то ли интерес пропал, то ли другая тема для пересудов появилась. Так и осталась Дарья непрочитанной книгой. Только и знали, что приехала издалека, не одна, с сыновьями. Зачем?
А чтобы вы спросили, бабоньки! Спрашиваете, зачем приехала? Так захотелось, вот и приехала! Или нельзя? И смотрит так косо, да улыбается во весь рот.
Не просто так приехала Даша в это село. Совсем рядом, в райцентре, тетка, сестра отца живет. Одна родная душа и осталась на всем белом свете. С теткой хоть и не сильно близки были, а как узнала она, что муж Дашу лупит, что сидорову козу, сразу сказала, мол не терпи, худо будет— приезжай, помогу, чем смогу.
Не дело это, когда взрослый мужик об тебя кулаки чешет, чай ты не груша боксёрская, да и детям негоже на это глядеть.
Подумала Даша, да и решилась. Все равно будет лучше, чем с таким мужем. Поначалу у тетки остановилась, в райцентре, а потом, когда чуть пообвыклась, решила, что пора и честь знать, чем дальше, тем роднее. В деревню эту она с теткой и дядькой да сыновьями своими приезжала, отдохнуть, в озере искупаться, да так и влюбилась в это место. И природа красивая, и работа нашлась, даром ли ветврачом была Даша?
Что у себя дома в колхозе работала женщина, что тут так же будет работать, ей не привыкать. Да и с жильем тут проще, тех небольших денег, что были у нее, как раз и хватало на небольшой домик. Да и ладно, в тесноте, да не в обиде.
Многие мужики тогда как с ума посходили. Так и нарезали круги вокруг ее дома, вроде как помощь предлагают, а мысли— то у них знамо какие. Только Даша их быстро отвадила, никому ни намека, ни повода не дала для новых пересудов. Вот тогда зауважали ее бабы.
Ребятишки хорошие у Даши, вежливые. Во всем матери помогали. Жили тихо, мирно. Уже потом, года через 3 замуж Даша вышла за Егора Митина, да дочку родила.
Хорошо ли жили? Да всякое было. И ссорились, и мирились. Только ни разу Егор руку на Дашу не поднял. Бывало, что в сердцах иной раз прикрикнет чуть на нее, а потом сам же и бежит, мол прости, Даша, не со зла.
Один за одним выросли мальчишки. Старший, Ваня, как в армию ушел, так там, в далеких краях и женился, да там и остался, а младший, Василий, после армии домой спешил, ждала его девчонка.
По стопам отчима, что отца родного ему заменил , пошел. Тоже трактористом стал. Немного погодя тоже свое гнездо вить улетел, женился.
Машенька, младшая, с самого детства странная была. Откуда в ней такая нелюбовь к детям была? Как увидит малыша пухленького, румяного, с веревочками на ручках— ножках, так аж морщится, словно от зубной боли. А уж если крик детский слышит, так вовсе так скривится, словно жаба перед ней, а не пухлый, румяный карапуз.
Когда у Василия дочка родилась, Маша уже в том возрасте была, когда самое время в дочки— матери играть, да у родителей братьев с сестричками просить. А вот не играла и не просила. Ни игрушечные куклы ее не интересовали, ни живые младенцы.
Стороной девочку Васину обходила, мол страшная она, противная, уберите ее отсюда, видеть не могу это сморщенное лицо.
Думали, что перерастет, да куда там! И школу уже закончила, учиться уехала, а все так же не выносила маленьких детей.
Даша иной раз заводила разговор, мол дочка, ну как же так, ты же будущая жена, мать. Все равно будут дети, знаешь, как ты будешь их любить? Сильнее жизни своей их полюбишь, детей своих. Материнский инстинкт в тебе природой заложен, просто спит пока. У них, маленьких, даже запах особый.
Маша, с недоумением глядя на мать говорила, что не обязательно рожать.
-Вот не нужны мне дети, не хочу я их. Запах, говоришь? Ну да, сидят на горшках, а вокруг аромат роз, не иначе! И по всему дому вонь от этих пеленок и ползунков. Нет уж, спасибо, не надо мне такого счастья, на руках их носить, да ночи не спать. и без инстинкта вашего проживу.
Чем старше становилась дочь, тем чаще думали родители, что видать и правда не судьба им внуков от дочери дождаться. Так и будут только Васину дочку нянчить, ко второму— то дитю не готовы пока родители.
У Ивана уже двое, только далеко Ванюша, раз в год и видятся, да и то ненадолго приезжает старший сын с семьёй.
Маша в тот год учебу закончила, да домой приехала, вроде как отдохнуть немного, да назад, в город. Там и работа уже нашлась, да и жених ждет.
Мать сразу заметила, что что-то не так с дочкой. Бледная, а под глазами синяки, ходит, за косяки держится, так ее шатает. На второй день вопрос в лоб задала, мол ты беременная, Маша?
Машу тогда аж пот прошиб. Она-то, наивная, все на нервы да на усталость списывала, а дело совсем в другом. И как она сразу не поняла, что неспроста ее столько времени мутит.
Поплакав, сказала Маша, что рожать не станет. Не нужен ей этот ребенок.
-Мама, ну какой мне сейчас ребенок? Я только жить начинаю…
Даша своим пронзительным взглядом посмотрела на дочь, и сказала, как выплюнула:
-Раньше надо было думать. Не виноват он, что мать у него безголовая, да отец недалеко ушел. Взрослыми делами заниматься научилась, учись и отвечать за свои поступки.
Паша, Машин жених, хоть и растерялся сначала, а потом взял себя в руки, и сказал, что мол хоть и рановато, да что делать? Будем жениться, да рожать.
Поженились, да стали жить. Маша даже на время о переживаниях своих забыла, а потом нет— нет, да и сомнения выскажет, мол а если не полюблю его, мама? Может и нет у меня этого материнского инстинкта, бывает же так. Может зря это все?
Даша с дочкой разговаривала, мол это ты сейчас вот так, а погоди маленько, шевелиться начнет, и полюбишь его, а как родится, так милее никого на свете не будет, дышать забудешь от любви и нежности.
Вроде успокоилась Маша. Тело свое с удивлением рассматривала, мол ну и страшная же я стала! Как утка, зад отклянчила, и иду! Неужели так все и останется, мама?
Даша смеялась, и говорила, мол на меня посмотри, ведь нормальная я, и хожу, как человек. И у тебя то же будет.
Уже по холодам, ближе к родам снова переживать дочка стала, мол ну какая с меня мать? Вот он у меня там, в животе, кувыркается, как карась в бочке, а я ничего, кроме отвращения и не чувствую. Совсем ничего, мам! Не хочу его, и не люблю. Зря вы меня заставили рожать. Вот возьму, и оставлю его в роддоме…Нет у меня никакого инстинкта материнского. У всех есть, а у меня нет!
И надо же было случиться, что именно тогда, когда мать с дочкой разговаривали в сенях, принесла нелегкая соседку.
Даша поздно услышала шорох на крыльце, а как вышла, так увидела соседку, бабу Нину, которая с вытаращенными глазами смотрела на нее, Дашу…
Едва выпроводив любопытную бабушку, Даша подошла к дочке, прижала ее к себе, и сказала:
-Ты не переживай, дочь. Главное роди, а если ничего не почувствуешь, я сама воспитаю. Мы с отцом воспитаем…
В ту ночь, когда Маша рожала, Даша рожала вместе с ней, с одной только разницей, что дочь была в больнице, а мать дома. Может сама себя Даша так накрутила, а может и правда чувствовала все то, что происходит сейчас с ее дочкой, а только словно сама мамой стала в одно мгновение, поняла, что в этот миг родился у нее внук.
-Панкратова? Родила, мальчик. 3700, 56 сантиметров. Отдыхать сейчас будет ваша мамочка, утром звоните…
Едва дождалась Даша утра, с трудом дозвонилась на пост, едва дождалась, пока позовут Машеньку, чтобы услышать голос дочки своей, чтобы понять, что все хорошо, что чувствует она…
Голос дочки, звонкий, счастливый, такой родной, не обманул.
-Мама! Я родила! Я родила человека! С руками, с ногами, мамочка! С головой, с ушами! Настоящего человека, мама! У него и глаза открыты!
Где-то рядом смеялись женщины, и доносились обрывки фраз…
-Ну артистка, а! Панкратова, а кого ты родить хотела? Ой, ну как что ляпнут, хоть стой, хоть падай! Слышала, Валентина? У него и глаза открыты! С руками, с ногами, с глазами!
Уже и не слушала Даша чужие разговоры и то, как смеются над ее дочкой медсестры. Только восторженный Машин голос звучал в ушах:
-Мама, я родила человека! С руками, с ногами, мамочка!
Отчего-то пропал голос. То ли от волнения осип? И язык, такой внезапно отяжелевший, никак не хотел шевелиться. Слегка кашлянув, Даша шумно сглотнула и задала единственный волнующий ее вопрос:
-Дочка, ты чувствуешь???
-Чувствую, мамочка! У меня родился человек…
И все напряжение последних месяцев свалилось с Дашиных плеч. Слезы, которые так долго держала в себе женщина, наконец— то хлынули из глаз. Опустились плечи, и повисли руки, словно тряпочки, и телефонная трубка непременно ударилась бы об пол, если бы не стоявший рядом Егор. Он и Дашу ловко подхватил, и трубку.
***
Уже потом, глядя на то, как этот маленький человек жадно сосёт материнское молоко, а эта самая мать смотрит на маленькое, сморщенное личико с немым обожанием, бабушка Даша спросит:
— Чувствуешь, дочь?
-Чувствую, мамочка!
— А что чувствуешь?
— Люблю его, мама. Так люблю, что аж дышать забываю. И никого милее нет… Больше жизни люблю… А как он пахнет, мама!
И даже когда маленький Коля, сидя на горшке будет распространять вокруг себя далеко не розовый запах, не поморщится Маша, а только улыбнется, и погладит вихрастую голову сына…
Вот такой он, этот материнский инстинкт. К кому-то приходит сразу, а кого— накрывает чуть позже. Бывает конечно, что нет его совсем, но это ведь не относится к нашей героине…
Язва Алтайская.
