— Это твои проблемы, — холодно прервала она. — Это твои обещания и твоя семья.
Она развернулась и без слов направилась обратно на кухню, оставив его одного в полумраке коридора с этим обещанием, которое теперь висело на его шее тяжёлым, удушающим грузом. На кухне она включила чайник. Его ровное, нарастающее жужжание стало единственным звуком в квартире, но Алексею казалось, что он оглох от гнетущей тишины, которая воцарилась между ними.
Он ещё несколько минут стоял в коридоре, словно пытаясь осмыслить услышанное. Гудение чайника с кухни раздражало нервы. Алексей последовал за Тамарой, как на привязи, и остановился у кухонного стола. Она, не поднимая взгляда, взяла две чашки, насыпала чай и залила его кипятком. Движения были точными, спокойными, словно ничего не произошло. Такая её невозмутимость злила его гораздо сильнее, чем если бы она начала кричать и разбивать посуду.
— Ты серьёзно? — тихо спросил он, пытаясь сдержать голос, но в нём уже проскальзывали злые, резкие нотки. — Ты просто вычёркиваешь мою семью? Людей, которые меня воспитали? Ты хочешь, чтобы я позвонил матери и сказал: «Извини, мама, моя жена не желает видеть тебя в нашем доме»? Ты действительно этого от меня ждёшь?
Он опёрся руками о стол, наклонившись к ней. Он пытался оказать давление, нависать, создавать ощущение своего превосходства и правоты. Тамара медленно подняла на него глаза. Взгляд был ясным, прозрачным и совершенно холодным.
— Я рассчитываю, что ты разберёшься с проблемой, которую сам и создал. Ты дал обещание, не посоветовавшись со мной. Ты распоряжался моим домом, моим временем, моим комфортом, будто это твоя личная собственность. Так что да, я ожидаю, что ты будешь сам выкручиваться из этой ситуации.
— Твоим комфортом! — горько рассмеялся он, выпрямляясь. — О чём ты вообще говоришь? Это всего на месяц! Мы что, не украинцы? Всю жизнь так жили, друг у друга на головах, и ничего, никто не умер! Помогать друг другу — это нормально! Это единственное, что у нас есть — семья! А ты рассуждаешь, словно эгоистка, которой жалко лишнюю тарелку борща налить!
Он перешёл к тяжёлым обвинениям в чёрствости и эгоизме. Он надеялся, что она начнёт оправдываться, доказывать, что она не такая. Но Тамара только сделала глоток горячего чая.
— Хорошо, — спокойно произнесла она. — Забудем об эгоизме и поговорим о математике. В нашей квартире пятьдесят четыре квадратных метра. Две комнаты. Десять человек, включая нас с тобой. Давай попробуем их разместить. Твои родители, допустим, в нашей спальне, на нашей кровати. Мы с тобой — на надувном матрасе в зале. Где будут спать Ольга с мужем и двумя детьми? Тоже на полу в зале, тесно и неудобно? А тётя Люба с дядей Вадимом? В коридоре у входной двери? Или, может, на кухне, на этих двух стульях?
Она обвела взглядом их крошечную кухню. Алексей молчал, стиснув зубы.
— Продолжаем, — безжалостно сказала она. — Десять человек. У нас одна ванная, совмещённая с туалетом. Утренний час пик. Представляешь себе очередь из восьми взрослых и двух детей? Сколько понадобится горячей воды? Наш бойлер рассчитан максимум на троих. Через четверть часа вода станет ледяной. Кто будет мыться последним? Твоя мама? Или твой племянник?
Он хотел возразить, но она не дала ему вставить ни слова.
— А теперь самое интересное — еда. Десять человек нужно кормить три раза в день. Это тридцать порций в сутки. Девятьсот порций в месяц. Кто будет закупать продукты в таких объёмах? Кто будет таскать эти сумки? Кто будет стоять у плиты с пяти утра, чтобы приготовить завтрак на весь этот табор, а потом мыть гору посуды? Ты? Сомневаюсь. Ты будешь «проводить время с роднёй». Значит, это придётся делать мне. И я не нанималась в бесплатные поварихи.
Она поставила чашку на стол. Звук прозвучал резко и окончательно.
— Так что это не про эгоизм, Алексей. Это о здравом смысле. Твой щедрый порыв — не гостеприимство. Это глупость и безответственность. Ты пообещал то, что физически невозможно выполнить, не превратив нашу жизнь и жизнь твоих родственников в коммунальный кошмар. Так что бери телефон. Звони. Объясняй им, что немного ошибся с расчётами. Или ищи квартиру. У тебя неделя.
В течение следующих двух дней квартира превратилась в пространство молчаливого отчуждения. Они передвигались по одним и тем же маршрутам — спальня, ванная, кухня, коридор — словно в разных измерениях, тщательно избегая даже случайных прикосновений. Алексей спал на диване в зале. Не потому, что Тамара его выгнала, а потому, что сам не смог переступить порог спальни. Он ощущал себя чужаком, виноватым, и эта его покорная капитуляция раздражала Тамару больше, чем их исходный разговор. Он ждал. Надеялся, что она «остынет», «передумает», «поймёт». Он не понимал, что для неё этот вопрос уже закрыт, забетонирован и обнесён колючей проволокой. На третий день раздались звонки. Первой, разумеется, позвонила его мать, Нина Ивановна. Тамара была на кухне, когда услышала приглушённое бормотание Алексея из зала. Она не прислушивалась, но отдельные фразы доносились сами собой. «Нет, мам, всё нормально… Просто устал… Да, конечно, ждём…» Он лгал. Неумело, жалко, пытаясь сохранить лицо перед матерью и одновременно не вызвать новый всплеск гнева со стороны жены.
Закончив разговор, он вышел на кухню с лицом человека, идущего на эшафот.
— Мама звонила, — сообщил он очевидное. — Они там уже чемоданы пакуют.