— Сюрприз!
Эти слова вырвались из уст Игоря легко и жизнерадостно, словно он только что достал из-за спины огромный букет цветов, а не привёл в их крохотную прихожую смущённого десятилетнего ребёнка с рюкзаком.
Он сиял, излучая ту бескомпромиссную уверенность человека, убеждённого, что его поступки по умолчанию приносят окружающим лишь радость и благодарность.
Он держал за руку свою дочь Алину, и этот жест был не столько отцовским, сколько демонстративным — мол, вот, я привёл, пользуйтесь. — Алина поживёт с нами пару недель, её мама уехала на море, — бросил он как нечто само собой разумеющееся.
Будто бы сообщал, что по дороге домой купил хлеб.
Ольга замерла на полпути к кофейному аппарату.
Утро субботы, её заслуженное, выстраданное утро, когда можно было неспешно выпить кофе и почитать книгу, только что треснуло и рассыпалось на мелкие, острые осколки.
Её улыбка, предназначенная мужу, не просто исчезла — она ушла внутрь, оставив на лице пустое, непроницаемое выражение.
Она устремила взгляд на девочку.
Хрупкая, бледная, с огромными испуганными глазами, она стояла, втянув голову в плечи, и выглядела ещё меньше рядом с массивной фигурой отца.
Игорь, совершенно не заметив перемен в жене, подтолкнул дочь вперёд. — Ну, чего стоишь?
Проходи.
Иди в комнату, тётя Оля сейчас тебе что-нибудь приготовит.
Это произнесено было не девочке.
Это было обращено к Ольге.
Приказ, замаскированный под ласковое обращение к ребёнку.
Он не просил, не предлагал, не обсуждал.
Он возложил на неё обязанность.
Бесплатно.
Без какого-либо предварительного согласования.
И даже не посчитал нужным дождаться её согласия.
Алина, не поднимая глаз, проскользнула мимо Ольги, оставив после себя едва уловимый запах чужого дома и детского шампуня.
Дверь в единственную спальню, которую они утром покинули вместе, тихо щёлкнула, закрываясь.
Этот щелчок стал для Ольги спусковым крючком.
Игорь, довольный собой, развернулся, чтобы пройти на кухню.
На его лице играла расслабленная улыбка хозяина положения.
Но он столкнулся с препятствием.
Ольга стояла в узком проёме, полностью преграждая ему путь.
Она не скрещивала рук на груди и не упиралась в бока.
Её руки свободно опускались вдоль тела, но вся её фигура превратилась в непробиваемую стену. — Стоп, — её голос прозвучал удивительно ровно, без малейшей дрожи.
В нём не было ни обиды, ни злости.
Только холодный, звенящий металл. — Ты ничего не перепутал?
Он моргнул, его благодушная улыбка застопорилась и начала постепенно угасать.
Он ожидал чего угодно — удивления, возможно, лёгкого недовольства, которое можно было бы снять парой шуток и поцелуем.
Но не этого ледяного, прямого удара. — Ты о чём? — спросил он, пытаясь сохранить остатки уверенности.
И тогда она сказала ему всё, не повышая голоса, отмеряя каждое слово так, словно вбивала гвозди в крышку гроба их утреннего спокойствия. — С какой стати я должна терпеть в своей квартире твою дочку целых две недели, Игорь?
У неё есть дом, вот отправляйся туда вместе с ней и заботься о ней там!
А я ей не мама!
Слова Ольги упали в тесную прихожую не как оскорбления, а как куски льда.
Они не ранили — они замораживали.
Лицо Игоря прошло через несколько стадий: от ошарашенного недоумения до обиды, затем постепенно налилось тёмным, кирпичным румянцем.
Его благодушное настроение, с которым он вошёл в квартиру, испарилось без следа, уступив место гневу, смешанному с растерянностью.
Он напоминал игрока, уверенного в своей победе, но внезапно обнаружившего, что соперник играет по совершенно другим, неизвестным ему правилам. — Ты в своём уме? — его голос, ранее бодрый и раскатистый, стал ниже и приобрёл рычащие оттенки.
Он сделал шаг вперёд, инстинктивно пытаясь подавить её своим авторитетом, своей массой. — Ты вообще осознаёшь, что говоришь?
Это же ребёнок!
Мой ребёнок!
Он акцентировал слово «мой», вкладывая в него всю тяжесть своего отцовского права.
Это был его первый и, как он считал, самый сильный аргумент.
Он привык, что этот довод работает безотказно, вызывая у женщин умиление и сочувствие.
Но Ольга не сдвинулась с места.
Она смотрела ему прямо в глаза, и в её взгляде не было ни капли жалости.
Лишь холодная, оценивающая внимательность. — Ребёнок здесь ни при чём, Игорь.
Дело не в ней.
Речь идёт о тебе.
О том, что ты посчитал возможным просто привести её сюда, как котёнка, и возложить на меня ответственность за её содержание.