Экран взорвался вспышками красок и звуками какой-то комедии. В этот самый момент Ольга не стала оставаться на месте.
Однако она направилась не к столу с пиццей.
С медленной, почти обрядами выверенной точностью она прошла на кухню, открыла дверцу холодильника и вынула два яйца и кусочек сыра.
Её движения отличались спокойствием и размеренностью.
Она поставила на плиту маленькую сковороду и слегка полила её маслом.
Включилась конфорка с характерным щелчком.
Игорь, увлечённо обсуждая происходящее на экране, обернулся. — Оля?
Хочешь?
Здесь пепперони, как ты любишь.
Она не произнесла ни слова.
В ответ по кухне раздался уверенный звук — шипение масла на раскалённой сковороде.
Потом она разбила яйца.
Этот простой домашний шум, прозвучавший в оглушающей тишине, которую не мог перебить даже телевизор, напоминал выстрел.
Он стал заявлением о независимости.
Он говорил: «Твоя еда — не моя еда.
Твой мир — не мой мир».
Алина застыла, держа в руке кусок пиццы.
Она смотрела на спину Ольги, на её сосредоточенные и отстранённые движения.
В её глазах женщина натирала сыр и ловко переворачивала омлет.
Для ребёнка эта сцена была страшнее любого крика.
Взрослые не ссорились.
Они просто перестали существовать друг для друга, а она, Алина, оказалась в самом центре этого ледяного разлома.
Игорь уловил смысл.
Его лицо вновь потемнело.
Его план рушился на глазах.
Иллюзия «дружной семьи» перестала работать.
Он отвернулся к телевизору, сжав челюсти так, что на щеках выступили жилы.
Демонстративно громко откусил кусок пиццы, стараясь показать безразличие.
Ольга завершила приготовление, переложила омлет на тарелку, взяла вилку и села за небольшой кухонный стол.
Спиной к гостиной.
Она ела медленно, не оборачиваясь, словно в квартире кроме неё никого не было.
Она не просто игнорировала их, она исключала их из своего личного пространства.
Вечер превратился в настоящую пытку.
Громкий, натужный смех из телевизора казался неуместным и фальшивым.
Игорь и Алина молча жевали пиццу на диване, а в нескольких метрах от них, на кухне, ужинал человек, чужой им.
Девочка почти не смотрела на еду, откусывая маленькие кусочки, словно боялась издать лишний звук.
Она ощущала себя чужой, причиной невидимой, но не менее жестокой войны.
Закончив, Ольга так же молча помыла тарелку и вилку, тщательно их вытерла и поставила на место.
После этого она прошла через гостиную — не посмотрев ни на мужа, ни на его дочь, ни на экран телевизора — и вошла в спальню.
Дверь закрылась без единого хлопка.
Мягкий, но окончательный щелчок замка положил точку в этом раунде.
Он отделил её от них, оставив Игоря наедине с остывающей пиццей, оглушительно ревущим телевизором и ребёнком, который вдруг стал непосильной ношей.
Тишина в гостиной оказалась густой и липкой, словно застывший жир на коробке из-под пиццы.
Она обволакивала, давила на уши, и даже громкие реплики комедии, доносящиеся из телевизора, не могли её прорвать.
Они просто утонули в этой вязкой пустоте.
Игорь сидел на диване, уставившись в экран, но не замечал ничего, кроме мелькающих цветных пятен.
Вся его сущность была сосредоточена на одном раздражителе — закрытой двери спальни.
За этой дверью находилось сердце его унижения, его поражения.
Она не кричала, не устраивала истерик, не умоляла.
Она просто исключила его.
И это было невыносимо.
Рядом с ним, сжавшись на самом краю дивана, сидела Алина.
Девочка боялась пошевелиться.
Она держала в руках надкушенный, остывший кусок пиццы, но не ела его.
Она просто смотрела на него, словно это был сложный и непонятный предмет.