— Ну и что это за семья — муж-бездельник и всё?
Оленька замолчала. Руки её задрожали, пальцы едва слушались.
Те же язвительные нотки, что звучали в их голосах с самого детства. Те же насмешки, то же пренебрежение.
Даже сейчас, когда Галина лежала беспомощной, они продолжали издеваться над ней так же, как тогда, когда она в слезах убегала в комнату, а Богдан с довольной ухмылкой кривлялся:
— Оленька, ну не ной! Что ты как малышка!
Галина тогда молчала. А если и говорила что-то — то скорее оправдывала сыновей:
— Ну зачем ты опять устроила спектакль? Богдан ведь просто пошутил.
И теперь она не произносит ни слова, когда Александр по телефону обзывает Оленьку. Будто не слышит или делает вид, что ей всё равно на страдания дочери.
Словно это не она каждое воскресенье звала сыновей на вареники, а дочери бросала:
— А тебе-то зачем? Ты ж вечно на своих диетах.
Как будто это не она раз за разом игнорировала Оленькины попытки начать откровенный разговор: «Мамочка, мне нужно тебе кое-что сказать…»
— Оленька… Подойди… — голос матери дрожал от слабости.
— Уже иду, Галина. — Оленька поспешила к ней.
— Тебе ведь уходить надо? Как там твой Дмитрий?
— Не знаю… Я никуда не пойду. Не волнуйся.
— Спасибо… — мать крепко сжала её ладонь до боли в суставах. — Я была к тебе несправедлива…
Оленька промолчала. Слишком поздно было что-то объяснять или доказывать. Да и верилось с трудом в искренность этих слов…
Она наблюдала за тем, как мать дремлет под пледом, вспоминая те дни, когда та суетилась по дому перед приездом Александра — доставала его любимую посуду из серванта и бежала в магазин за «той самой рыбой», которую он обожал.
А потом спустя день раздражённо бросала:
— Чего ты на меня так смотришь? Как будто из-под земли вылезла! У тебя всегда выражение лица недовольное…
И правда — у Оленьки всё было написано на лице. Она никогда не умела притворяться. За это её и сторонились.
Теперь она старалась быть нужной так же отчаянно, как тогда пыталась заслужить внимание. Только теперь Галина всё чаще смотрела сквозь неё куда-то вдаль. О чём-то своём думала.
— Мамочка… Почему молчишь?
— Александра вспоминала… Маленький был такой… Всё за мной бегал по пятам…
Оленька кивнула: да-да, помнит…
— А Богдан? Помнишь его тайники под ёлкой? Прятал сладости от всех…
Оленька тяжело выдохнула.
В детстве она тоже пряталась под ёлкой… Только вместо конфет оставляла там письмо для мамы.
Кривыми буквами писалось:
«Мамочка! Я тебя люблю! Можно я сегодня с тобой пойду на ярмарку?»
Письмо так и осталось среди еловых веток незамеченным. Или проигнорированным…
И вот снова всё повторяется.
Сыновья где-то далеко — занятые делами мужчины… А она здесь — рядом… Снова тихая… Послушная… Удобная…
— Мамочка… Я хотела поговорить с тобой… — снова попыталась начать Оленька.
Галина отвернулась к стене:
— Не сейчас… Оленька… Устала я…