— Всё? Она ушла? — голос Данила в трубке звучал натянуто, словно струна, готовая лопнуть.
На другом конце повисла короткая, но гнетущая пауза. За эти пару секунд он успел представить худшее. Затем София тихо выдохнула:
— Да. Ушла.
— С тобой всё хорошо? Она… что-нибудь сделала? — спросил он, напрягаясь ещё сильнее. В ответ — снова молчание, наполненное её ровным и почти неслышным дыханием. Это молчание пугало больше, чем любой крик или слёзы.
— Со мной всё нормально, Данило. Просто приезжай.
Он не стал добиваться подробностей. Недопитый кофе остался на столе, пиджак с кресла оказался в его руках — и уже через минуту он мчался из офиса домой. Поездка превратилась в мучение: пробка на мосту, обычно вызывавшая раздражение, теперь ощущалась как непреодолимая преграда между ним и квартирой. Он сжимал руль так сильно, что пальцы побелели. В голове без конца крутились их прошлые разговоры с Татьяной: «Мам, прошу тебя», «Это наша жизнь — мы сами решим», «София взрослый человек». Каждый раз она смотрела на него своими светлыми глазами и кивала: да-да, больше не приду без предупреждения; не стану учить Софию жизни; буду уважать ваш дом… Но все её обещания разваливались уже через несколько дней.
Он вставил ключ в замок — дверь открылась без сопротивления. София даже не заперлась изнутри. Это насторожило сразу. Первое, что ударило в нос при входе — тяжёлый аромат духов Татьяны: смесь ландыша с гвоздикой. Этот запах был частью его детства — теперь же казался чуждым и агрессивным вторжением.
В прихожей царствовал идеальный порядок. Чересчур идеальный: сумка Софии стояла аккуратно у ножки комода вместо привычного беспорядочного положения.
Он прошёл в гостиную: книги на журнальном столике выстроены ровно по краю; кухня выглядела стерильно чистой; только раскрытая поваренная книга нарушала этот порядок — старая советская книжка с заголовком «Как правильно варить наваристый борщ». Это была мамина книга. Рядом стояла кастрюля со вчерашним ужином — Данило снял крышку и увидел жирные пятна на поверхности супа: их точно не было вчера вечером. Мать добавила масла — чтобы было «сытнее».
София сидела в спальне на краю кровати прямо как по линейке выпрямившись и смотрела перед собой в стену. На ней был тот же домашний костюм, что утром, но сейчас он выглядел чужим и безжизненным. Руки покоились ладонями вниз на коленях; лицо оставалось спокойным до пугающей степени — как у человека после удара: боль ещё не пришла, только оцепенение осталось.
— София? — тихо позвал он её и подошёл ближе.
Она медленно повернула голову к нему; глаза были сухими и огромными от напряжения.
— Она сказала мне… что я неправильно храню крупы… Что нужно класть лавровый лист от жучков… Потом заявила, будто я глажу тебе рубашки при слишком низкой температуре… Показала одну из твоих рубашек… — голос её звучал монотонно и бесцветно, словно она читала текст прогноза погоды.
Он сел рядом с ней осторожно, не решаясь прикоснуться.
— И дальше?
— Потом она начала говорить… что я ничего не умею… Что я плохая жена… Что если бы не она – ты бы давно зарос грязью и ел бы одни бутерброды… Я молчала… Просто стояла молча… И тогда она подошла вплотную… сказала мне… что научит уважать старших… Хочу я того или нет…
София провела рукой по предплечью – там не было ни следа от прикосновений – но жест говорил сам за себя.
Данило смотрел туда же – туда, куда коснулась её рука – и внутри него словно щёлкнул выключатель. Всё то время он пытался сгладить острые углы между двумя мирами: быть хорошим сыном для матери и надёжным мужем для жены… Но теперь стало ясно: это была попытка собрать разбитую чашку под ударами новой волны ярости каждый день заново.
Он поднялся с кровати:
— Побудь дома немного одна… Я скоро вернусь…
В его голосе звучала холодная решимость хирурга перед операцией: опухоль нужно удалять немедленно – вместе со всем заражённым вокруг неё.
Он вышел из квартиры без лишних слов, сел за руль и направился к матери домой – зная точно каждое слово своего будущего разговора с ней.
Открыв дверь своим ключом, он вошёл внутрь квартиры Татьяны – его встретил знакомый запах печёных яблок вперемешку с валокордином…
Здесь всё было на своих местах; всё дышало её порядком…