Он сделал паузу, позволяя ей вспомнить. Она помнила. И вместе с воспоминанием пришло то чувство превосходства, которое тогда её охватило.
— Вспомни, как София готовилась к важному проекту, трудилась из дома, а ты позвонила её начальству и заявила, что она выглядит больной и ей нужен отдых? Ты назвала это заботой. Но на самом деле это была подстава. Ты едва не сорвала дело, над которым она работала полгода. Я тогда снова поговорил с тобой. И ты опять пообещала не вмешиваться.
Каждое его слово звучало как удар молота по гвоздю — точно и беспощадно вбивая их в крышку её мира. Он не кричал и не обвинял — просто излагал факты. И эта холодная ясность была страшнее любых упрёков.
— Сегодня ты пришла «учить её варить борщ». Зашла в мой дом так, будто это твоя кладовка — чтобы всё расставить по своим местам. Перебирала наши вещи, осуждала наш быт, пыталась воздействовать на мою жену физически. На женщину, которую я люблю. А потом решила, что я приеду и ты поставишь меня на место — как нашкодившего школьника.
Он сделал шаг вперёд, и Татьяна инстинктивно отступила назад до тех пор, пока не упёрлась спиной в кухонный гарнитур. В его взгляде не было злости. Там было нечто хуже — полное равнодушие.
— Так вот что я тебе скажу: урок усвоен. Ты показала мне единственный способ защитить свою семью от тебя — это убрать тебя подальше физически. Совсем. Без возврата. Это не бегство — это хирургическое вмешательство. Ты стала болезнью в моей жизни, Татьяна… И я избавляюсь от тебя радикально и навсегда.
Татьяна открывала рот снова и снова, но ни звука так и не вырвалось наружу. Воздуха будто стало меньше; слова застряли где-то глубоко внутри сухим комком пыли.
— Можешь больше не звонить: номер я поменяю, — бросил он уже стоя у выхода из кухни.
Он развернулся и пошёл прочь без малейшего колебания или взгляда назад. Его шаги по коридору были уверенными и ровными. Щёлкнул замок двери… Затем звук открывшейся и захлопнувшейся входной двери… И тишина.
Татьяна осталась стоять у кухонного фасада спиной к нему прижатая. В квартире повисла глухая тишина; только лёгкий сладковатый аромат капустных пирожков начал пробиваться из духовки — запах домашнего тепла и заботы… Но теперь он казался ей приторным до тошноты: запахом фальши и предательства.
Она медленно осела вниз по дверце шкафа и опустилась на пол кухни. Слёз у неё не было… Не потому что она держалась – внутри просто ничего больше не осталось: ни костей, ни мышц… ни души – лишь пустая оболочка тела осталась сидеть на полу своей безупречно чистой кухни… крепости… которая вдруг стала её тюрьмой.
Её взгляд остановился на стене напротив – там висел календарь с обведённой красным маркером датой её дня рождения – сын когда-то отметил этот день для себя… Она смотрела на эту отметку долго… Понимая: этот день больше никогда для него не наступит… А значит – исчезнет навсегда и для неё тоже…
Пирожки начали подгорать в духовке; горький запах дыма медленно заполнял квартиру… Но она этого уже даже не чувствовала…