Наташа повернулась к ней, принимая расслабленную позу, в которой таилась скрытая угроза хищника.
— Знаешь что, дорогая сестрёнка? Собирай свои вещи и убирайся из моей квартиры! Я больше не намерена тебя содержать и смотреть, как ты кокетничаешь с моим мужем, поняла?
Фраза прозвучала буднично, почти лениво, словно Наташа просто просила вынести мусор. Однако именно этот спокойный тон делал её слова разрушительными. Это не был крик ревности или истерика обманутой женщины. Это был окончательный приговор. Без права на апелляцию.
— Наташа… ты… что ты говоришь? — пробормотала Ольга, её голос сорвался до шёпота. — Это не то, что кажется! Это всё… просто нелепая шутка! Я всего лишь…
— Шутка? — резко прервала Наташа, голос её оставался таким же ровным. Она лениво кивнула в сторону телефона Игоря. — Хочешь, я ещё раз покажу, над чем именно ты шутила? Можем вместе посмеяться. Над твоими снимками. Над твоими сообщениями.
Телефон Ольги на тумбочке зазвонил и завибрировал. Экран засветился, показывая слово «Мама». Вибрация звучала настойчиво, жужжала, словно встревоженная оса. Ольга дернулась, взгляд её устремился к телефону, как к спасительному кругу. Вот оно — спасение. Мама сейчас позвонит, Наташа возьмёт трубку, и начнётся привычный ритуал: уговоры, примирение, «ведь вы же сёстры».
Но Наташа даже не взглянула на телефон. Она подошла к настенным часам, большим, с чётким циферблатом.
— У тебя есть ровно полчаса, — произнесла она, постучав ногтем по стеклу. — Тридцать минут, чтобы твои вещи исчезли из этой квартиры. А потом — и ты сама. Время пошло.
Телефон продолжал вибрировать, наполняя комнату отчаянным, дребезжащим звуком. Ольга бросала взгляд то на сестру, то на жужжащий аппарат, и в её сознании наконец начала проявляться вся глубина пропасти, в которую она упала. Никто не собирался её выручать. Паника накрыла её голову. Полотенце, удерживавшееся на честном слове, соскользнуло, упав на пол и оставив её стоять в комнате совершенно обнажённой. На миг она застыла, но стыд уступил место диким ужасам. Развернувшись, она, неловко прикрываясь руками, бросилась в свою комнату.
Там сразу раздались звуки беспорядка. Скрип яростно выдвигаемых ящиков. Шуршание одежды, которую не аккуратно складывали, а грубо сгребали охапками. Глухой стук упавшей косметички. Это не было сбором вещей, это было паническое бегство. Ольга перестала быть соблазнительницей. Она превратилась в беженку, которую выталкивали на улицу.
Через несколько минут она выскочила из комнаты, наспех натянув джинсы и футболку. В руках сжимала большую спортивную сумку, из которой во все стороны торчали рукава и лямки.
— Но куда я пойду? Ночь на дворе! Наташа, ты не имеешь права так поступать! — в её голосе прозвучали плаксивые, манипулятивные нотки, которые всегда безошибочно действовали на родителей.
Наташа, наблюдавшая за ней со своего места у часов, скривила улыбку. Телефон на тумбочке наконец замолчал, но тут же вновь завибрировал. Теперь на экране высветилось «Папа».
— Можешь теперь рассказывать родителям, какая ты раскрепощённая. Уверена, они оценят. И найдут тебе ночлег. Твои полчаса почти истекли, Ольга. Поторопись.
Ольга застыла у порога, сжимая свою наспех набитую сумку так крепко, что костяшки пальцев побелели. Всё её оружие — кокетство, наигранная беспомощность, молодое тело — оказалось бесполезным балластом. Она была разоружена и разгромлена. Телефон, лежавший на тумбочке, снова зажужжал вызовом от матери, но теперь этот звук казался ей не сигналом помощи, а похоронным звоном её репутации. Она подняла глаза на сестру, в которых не осталось ни капли дерзости — лишь мутный осадок страха и непонимания.