— Да вы что? — ахнула участливо Леся, в ту же секунду вспомнив и о своей собственной боли.
Она понимала: для бывшей свекрови, учитывая её возраст, все эти поездки по врачам и обследования были скорее в тягость. Но привычка поступать по предписаниям, следовать указаниям медиков всё же брала верх.
— Да ладно, Леся, я не особенно переживаю. Сколько мне осталось — год туда, год сюда… Всё это суета. Молодых бы лечили лучше. А нам-то что? Старикам много ли надо? Лечи — не лечи, итог один. Ты сама куда направляешься? Дочка Наталья как поживает? Внучка моя ведь… Я ж ничего о вас не знаю. Как расстались вы тогда с Дмитрием — так и всё оборвалось. Двадцать лет пролетели будто вчера…
— Ганна, а вы ведь тогда говорили, что Наталья вам не внучка. Что вы мне не верите… Помните? — с обидой проговорила Леся. Она вовсе не собиралась напоминать об этом бывшей свекрови, но сейчас внутри словно что-то всколыхнулось — те старые раны вновь дали о себе знать.
— Ох ты ж, Леся! Сколько раз я потом себя за эти слова корила! Сколько слёз из-за них пролила… Обидела тебя зря. И сына просила найти вас да извиниться за меня. Только разве его заставишь? У него тут же другая появилась… А потом ещё одна… Не до вас ему было тогда с дочкой — пропащий он человек.
Ганна промокнула глаза платочком и тяжело вздохнула.
— Так выходит всё-таки… Наталья ваша внучка? Не чужая вам была? — вновь переспросила Леся, будто надеясь хоть теперь получить моральную компенсацию за ту давнюю несправедливость. — И я была хорошей женой и достойной невесткой? Просто чем-то вам тогда не угодила?
— Лесенька… Я слишком поздно это поняла. А жизнь уже наказала меня за тот грех сполна. Тогда я почему-то поверила сыну на слово — его сплетням про тебя… Одобрила ваш развод, от внучки отказалась… Только потом до меня дошло: гулящий он у меня был всегда! Всю жизнь Дмитрий от одной к другой бегал… Недавно вроде остепенился немного… Хотя… Грех сказать, но такую себе взял в жёны — страшно подумать!
— Печально всё это слышать, Ганна… Жаль только, что так оно сложилось. Я-то ничего… Пережила как-то всё это со временем… Хоть и тяжело пришлось тогда. Даже вспоминать страшно порой. А вот дочке моей… Ей ведь совсем непонятно было: почему вдруг её оставили и отец родной, и бабушка с дедушкой отвернулись в один миг? Как объяснить такое пятилетнему ребёнку?
— Ты сильная женщина, Леся… Справилась ведь! А замуж второй раз вышла? — попыталась перевести разговор на другую тему Ганна.
— Нет… Не смогла больше никому довериться по-настоящему. Были мужчины рядом — звали замуж даже… Но я уже только о дочери думала: чтобы у неё было всё как у других детей или даже лучше.
— Вот оно как вышло… Жаль мне тебя по-человечески: хорошая ты женщина была всегда – покладистая да хозяйственная – помню это хорошо! Из тебя бы отличная жена получилась для кого-нибудь достойного… И сама бы счастлива стала…
— Только вот вашему сыну счастья я почему-то дать не смогла… — грустно усмехнулась Леся.
— Да он сам виноват! Сам себе жизнь испортил Колька этот! И винить больше некого – сам выбрал такую дорогу! Всё чего-то искал-искал – доискался наконец! Сейчас эта Вера им так вертит – он иной раз забывает собственное имя! А про меня вообще молчу – она меня знать не желает вовсе! Молчит при нём или язвит: «Мне чужие старухи даром ни к чему». Вот так дожила я до старости: ни сыну нужна стала, ни снохе новой этой крашеной фифе! Дочка далеко живёт – да уже немолодая сама – ей тоже сейчас явно не до матери своей старой… Муж мой уже пять лет как ушёл из жизни… И внукам тоже нет до меня дела никакого… Да что жаловаться теперь – сама виновата во всём…
Обе женщины умолкли.
Они молча смотрели в окно на вечерние перелески и редкие полустанки за стеклом вагона. Леся совсем забыла про еду: пакет с термосом и пирожками лежал на столике сиротливо и будто бы совсем лишним казался в этот момент тишины и воспоминаний.