Твоя дочь — она такая, какая есть. Ее вспышки, ее особенности — это часть нашей повседневности. Если им нужны глянцевые картинки из рекламных буклетов — пусть ищут их в другом месте. Я больше не собираюсь изображать идеальную семью ради их спокойствия.
Роман молчал. Он понимал всё без слов. Но родители оставались для него чем-то неизменным, неподвластным его влиянию.
Свекры вернулись с покупками и тихо проскользнули на кухню. Там они начали раскладывать продукты по местам, перешептываясь между собой.
Позже они вышли и стали бесцельно бродить по дому, время от времени бросая на Марию взгляды, полные немого осуждения.
Она чувствовала эти взгляды за спиной, но не оборачивалась. Вечером, когда ужин прошёл в той же тягостной тишине, все разошлись по своим комнатам.
Мария стояла в ванной, умываясь, и сквозь стену слышала, как в соседней гостевой Надя говорила Денису:
— Ни капли уважения! Дети как с цепи сорвались, она за компьютером сидит, будто мы ей мешаем… И ведь не придерешься — всё сделано, чисто, еда на столе, но словно ежом вся…
— Привыкла одна всем управлять, — прохрипел в ответ Денис. — А мы тут как помеха. Еще день терпеть придется.
Мария вытерла лицо полотенцем и посмотрела на своё отражение: усталый взгляд и сжатые губы.
Оставалось продержаться совсем немного — всего сутки. Точнее, двадцать три часа.
Напевая себе под нос что-то беззаботное, она вернулась в спальню. Роман уже лежал на кровати.
— Ты спишь? — спросила она негромко.
— Нет, — отозвался он с неохотой и повернулся к ней.
— Они приехали к вам, Роман: к тебе и детям. Теперь твоя очередь развлекать гостей. Я буду готовить и убирать, но на этом всё…
Роман промолчал, только тяжело выдохнул. Мария закрыла глаза и мысленно перенеслась в тот момент, когда они наконец уедут.
Она была готова считать каждую минуту до этого — как заключённый, ожидающий освобождения.
Освобождения от чужих требований, от чувства вины, навязанного извне, от постоянной нужды быть удобной для всех, кроме самой себя.