Сирота Маричка сидела в промозглой, мрачной комнате нотариуса, словно в склепе, съёжившись под гнётом чужих насмешливых и злорадных взглядов. По обе стороны от неё — будто хищники, окружившие жертву — расположились Дмитрий, её супруг, и его пассия Оксана. Он — с самодовольной ухмылкой, будто уже праздновал победу, она — с ехидным прищуром, как будто предвкушала момент расправы. Воздух был густым и вязким от напряжения, пропитанным молчаливой злобой и завистью. Нотариус — высохший старик с лицом каменным и безжизненным — монотонно зачитывал завещание Екатерины, единственной женщины в жизни Марички, кто относился к ней с теплом и участием.
— …и всё имущество: дом, земельные участки и накопления переходят к Дмитрию… — произнёс он ровным голосом, будто не замечая того, как Оксана едва удерживается от ликующего смешка. Её глаза сверкали злорадством, а губы в алой помаде изогнулись в торжествующей усмешке. Внутри Марички что-то надломилось.
Дмитрий не удержался и разразился громким смехом; его голос гулко разнёсся по комнате, словно насмехаясь над её болью. Оксана подхватила его смех своим резким голосом — он резал слух подобно лезвию. А Маричка сидела молча, стиснув кулаки на коленях; ей не хватало сил даже взглянуть на них. После всех лет страданий и одиночества ей досталась не крыша над головой и не кусок хлеба… а просто письмо? Это было не наследство — это было унижение.
Конверт из рук нотариуса показался ей неподъёмным грузом. Она взяла его молча и вышла из комнаты под ехидный окрик Оксаны:
— Письмо? Ну хоть печку растопить будет чем!
Домой Маричка возвращалась так же обречённо, как человек идёт на казнь.