— Какие у вас необычные дела, — протянула она, когда он замолчал. — Важнее, чем здоровье родной матери…
— Это не бред, мама. Это называется семья. Моя семья. И в ней свои порядки, — Андрей ощутил, как в душе разгорается пламя гнева. Его спокойствие начало таять. — Ты понимаешь меня? Её жизнь — не твоя кладовка, из которой можно брать всё, что захочешь, и когда захочешь.
Его голос повысился, стал резче. Тамара Сергеевна вздрогнула, но не от страха, а от возмущения. Как он осмелился? В её доме? Повышать тон? Она смотрела на него, и в её взгляде не было ни капли материнской нежности или понимания. Только холодная, властная оценка происходящего. Она осознала, что её стратегия «жалкой, несчастной матери» не сработала. Сын не поддавался. Значит, настало время сменить кнут на пряник… точнее, один кнут на другой, гораздо тяжелее.
Она резко, совсем не по-старчески, откинула плед с колен. Тот скатился на безукоризненно чистый паркет. Выпрямившись в кресле, её спина стала прямой, словно стальной стержень. Весь её облик, до этого изображавший слабость, преобразился. Теперь перед Андреем сидела не больная мать, а хозяйка положения, непререкаемый матриарх, чей авторитет посмели усомниться. Она окинула его долгим, презрительным взглядом с ног до головы, словно оценивая провинившегося слугу.
— Андрюшка, а ты бы рот свой закрыл и вместо споров с матерью отправил ко мне свою жену, ножки помассировать надо! Я устала!
На мгновение в комнате воцарилась полная, звонкая пустота. Слова матери не взорвались в голове Андрея огненным шаром ярости. Они упали в неё, словно капля яда в стакан воды, мгновенно заражая всё внутри. Вся его жизнь, детские воспоминания, попытки найти компромисс, оправдания, которые он долго придумывал — всё это в одно мгновение стало мутным, ядовитым и непригодным для существования. Он смотрел на неё, но видел уже не мать. Он видел чуждую, надменную женщину, сидящую в кресле, словно на троне, требующую дань.
Пламя гнева в груди не взорвалось. Оно сжалось, остыло, превратившись в кристалл льда такой плотности, что казалось, остановило биение сердца. Взгляд, которым он её окинул, изменился. Ушла обида, исчезло раздражение, пропало желание что-то доказывать. Осталась лишь холодная, бесстрастная констатация. Он смотрел на неё так, словно учёный наблюдает за незнакомым, опасным насекомым под стеклом. Без ненависти, но с полным, окончательным пониманием его сущности. И это понимание не оставляло места для чувств.
Она, видимо, ожидала взрыва, крика, спора — привычной эмоциональной реакции, которую можно было бы контролировать, повернуть против него. Но его молчание и этот новый, пустой взгляд заставили её напрячься. Она даже слегка наклонилась вперёд, пытаясь прочесть что-то на его лице, но оно было непроницаемым, словно камень.
Он заговорил. Не громко, не повышая тон. Его голос был настолько тих и ровен, что Тамаре Сергеевне пришлось вслушиваться, и каждое слово обретало огромный вес. Они падали в тишину комнаты, словно камни в глубокий колодец.
— Знаешь, мама, а ведь Ольга была права.
Он сделал паузу, позволяя этой фразе проникнуть в воздух, обивку кресла, её сознание.
— Ты её за человека не считаешь. Так что не будет ни массажа, ни Ольги, ни меня.
В его голосе не звучало ни угрозы, ни ультиматума. Это был приговор. Окончательный, неподлежащий обжалованию. Он не спорил. Просто информировал её о новом порядке вещей. О мире, в котором для неё больше не существует ни его, ни Ольги. Закончив фразу, он, не меняя выражения лица, молча повернулся и направился к выходу. Его шаги по паркету были ровными, спокойными, без суеты. Это не было бегством. Это был уход.
Осознание того, что её оружие оказалось бессильным, что власть испарилась, дошло до Тамары Сергеевны с опозданием. Её мир, в котором она была центром вселенной, рухнул мгновенно. Лицо исказилось. Презрительная маска слетела, обнажив панику и ярость от утраты контроля. Она резко поднялась с кресла, её движения утратили всю прежнюю наигранную слабость.
— Стой! Куда ты?! — крикнула она ему в спину.
В голосе больше не осталось барских ноток. Это был визгливый, срывающийся вопль брошенной женщины, внезапно осознавшей, что перешла все границы.
Но он не обернулся. Не замедлил шаг. Дойдя до двери, спокойно повернул ключ в замке, открыл её и вышел в подъезд. Щелчок закрывающейся двери не был громким. Он был обычным, окончательным.
Тамара Сергеевна осталась стоять посреди своей безупречно чистой гостиной. Крик застрял в горле. Она смотрела на закрытую дверь, за которой только что исчез её сын. Исчез навсегда. И гнетущая тишина её идеальной квартиры, её маленького королевства, вдруг стала невыносимой. Она одержала победу в битве, которую сама же и начала. Но призом в этой войне оказалось абсолютное, ледяное одиночество…