Ты это, Лена, давай свои проблемы сама решай, а то интересно получается! Пенсию на внучку ты сама получаешь, да тратишь куда вздумается, а сидеть с ней я должен? Нет дорогая моя, так дело не пойдет. У нас у каждого своя жизнь, свои проблемы.
Я вон тоже недавно в больнице лежал, и что? К тебе же не бегал, в ногах не валялся, не просил, чтобы ты моему сыну сопельки вытирала. Ну взрослые же люди, Ленка, что начинаешь-то? В крайнем случае подружек своих попроси, или что, они у тебя только по телефону часами болтать мастерицы?
Лена аж задохнулась от возмущения. Ведь знала же какой он есть, Сашка— то, а додумалась позвонить с просьбой.
Зато как искренне он уверял всех вокруг, что ни Оленьку, внучку, ни ее, Ленку, жену бывшую сроду не бросит, возьмет так сказать на поруки, будет помогать им даже не как дед для Оли, а так, по человечески, потому что жалко ее, крошку такую, да и дочку свою, Юляшу любил он без ума да без памяти.
-Ладно, Саша. Ты извини, что потревожила тебя.
Саша словно воспрял духом и затараторил:
-Да ниче, Ленка. Ты обращайся, если что. Как говорится, чем смогу, тем помогу. Но уж в этом случае ты пойми, ну никак. Ну не мое это— все эти бантики— заколочки, хвостики— косички. У меня руки сама знаешь, под что заточены, да и вообще.
Под что у бывшего мужа руки заточены Лена помнила прекрасно, а что там у него за вообще ей было не очень интересно, а потому чтобы не слушать и дальше все эти оправдания Лена молча положила трубку и машинально взяв стакан включила чайник и уселась за стол.
Покрутив в руках старую жестяную банку, в которой когда-то давно были вкусные леденцовые карамельки монпасье, а сейчас хранилась ромашка для чая Лена невольно улыбнулась, вспомнив как радовалась дочка Юля, когда она привозила ей эти конфеты из Барнаула.
Вот вроде ничего такого, карамель и карамель, но какая вкусная она была! Открываешь банку, а там словно россыпь разноцветных сокровищ, красного и зеленого — с легкой приятной кислинкой и желтый — ненавязчивая сладость, и аромат такой, что хочется сразу эту конфету в рот засунуть.
Юля любила эти конфетки, но так как жили они они в провинции, то достать их было совсем не просто. Всё было, и морские камушки, те, что с изюмом внутри, и Дунькина радость, и даже похожие на Монпансье конфетки без обёртки на разновес, вкусные, такие, что хочется их есть, но всё не то.
Может из-за баночек этих любила дочка конфетки эти? В банках этих Юля потом хранила свои нехитрые девчачьи сокровища. Всякие бусинки, бисер, а одну, именно эту банку приспособила дочка под чай.
И ведь что интересно! Сроду в их семье никто и никогда не пил ромашковый чай, да и вообще зелеными чаями никто не увлекался, а Юля и дня без него не могла прожить. Пила его и с молоком, и без, но обязательно чтобы заваривать в стакане, и без сахара, мол так вкуснее, мама.
Лена, глядя на дочь удивлялась, мол чего же вкусного там, Юлька? Как ты его пьешь? Трава она и есть трава, а в стакане заваривать— весь этот мусор в рот лезет. Возьми заварник если так нравится, что ты маешься?
Юля только улыбалась, мол тебе же нравится ваш черный чай, а я его на дух не переношу, он противный. А ромашку люблю. И вкусно, и полезно.
Лена и сама не заметила, как после смерти дочери и сама стала пить ромашковый чай, заваривая его в стакане.
Откроет старую жестяную банку, зачерпнет чайной ложкой ромашку, зальет не крутым кипятком, а чуть погодя, когда поостынет водичка, чтобы полезность из ромашки вся в чай ушла, накроет салфеткой, и сидит ждет, когда заварится, а сама смотрит, как чаинки эти неторопливо на дно стакана ложатся.
И правда, вкусный чай. И что она раньше никак его распробовать не могла? Вот бы Юля была сейчас жива, сидели бы вместе с ней, чаевничали, а так только и остается, что на портрет смотреть, что висит над столом…
Эх Юля, Юлечка! Отчего же так случается, что порой приходится родителям детей своих поперед себя хоронить? Разве должно так быть, чтобы молодые да красивые уходили раньше времени? Им бы жить еще, долго жить, счастливо, детей рожать да воспитывать, а потом, маленько погодя стариков— родителей досматривать, так нет же, забирает их Боженька к себе.
Оттого ли забирает, что хорошие люди везде нужны, и на том, и на этом свете, или по какой другой причине? Кто бы знал доподлинно, так нет, сами эту сказочку придумали люди— то, чтобы утешать себя в горести.
Когда Юля умерла, никто не мог поверить, что это правда. Казалось, что это чья-то злая шутка. Как это— Юля умерла? Еще вчера она была, жила, улыбалась, радовалась жизни, делилась планами на будущее , а сегодня ее уже нет? Да быть этого не может!
Юля вообще жизнелюбивая была. Иногда казалось, что и огорчаться этот ребенок не умеет, все с улыбкой, такая милая, нежная девочка с ямочками на щеках. Что бы ни случилось, что бы не произошло, всегда улыбалась Юля.
Даже когда мама с папой разводились улыбнулась Юля с легкой грустинкой, обняла Лену, мол ты не плачь, мамочка, все будет хорошо. И на папу не сердись, я ведь вас обоих так люблю!
Лена долго не решалась на развод, все чего— то ждала, надеялась, что в один прекрасный день образумится Сашка, успокоится, и станут они жить нормально, по человечески. Да и ребенок опять же, зачем Юльку лишний раз волновать?
Она девочка хоть и умная, спокойная да рассудительная, все понимает, а все равно ребенок, кто знает, что у нее в душе творится? Никто не умеет в души людские заглядывать, хоть ты сто раз специалистом будь.
Сашка всю жизнь был тот еще ходок. Поначалу прятался, скрывался, оправдывался, мол все врут, завидуют нашему счастью да клевещут, а потом попался.
В первый раз Лена простила потому, что Юлька тогда совсем еще крошкой была. Думалось молодой женщине, что если останется она одна с маленькой дочкой на руках, непременно пропадет, не справится.
Где уж тут справиться, когда страну колыхало да кидало из стороны в сторону! Вдвоем всяко легче, чем одной.
Может Сашка остепенился, может стал лучше прятаться, а может Лена ничего не замечала, но жили так, как ей мечталось . Тихо, спокойно, размеренно, без лишних эмоций.
По выходным на рынок, вечерами у телевизора или к Тепловым в гости, или к родителям на дачу. Словно не молодые люди, а древние старички.
До поры, до времени. Юлька уже школу заканчивала, когда Сашка ни с того, ни с сего собрал вещи, помахал Лене ручкой и уже стоя в пороге не сказал, а выплюнул , мол достала ты меня, Ленка, хуже горькой редьки. Вот бесишь, словами не передать, как бесишь. Такая ты пресная, что аж тошно. Устал я, сил моих нет.
Лена вместо того, чтобы плакать напротив в ступор впала. Ну как так-то? Ведь всё же хорошо было! Жили не хуже других, работали оба, дочка опять же умница, красавица. И чего этим мужикам надо?
С удивлением смотрела она на уже бывшего мужа, который бережно поддерживал под локоток новую свою избранницу. Худая, высокая, аж на 2 головы выше Сашки. Из особо выделяющегося только огромный острый нос, локти с коленями, да беременный живот, который до того нелепо смотрелся на этой женщине, словно был он ненастоящий, а накладной.
Ну чисто кузнечик! Идёт вприпрыжку, только что скачками не прыгает, а слегка приседает, а Сашка аж светится весь, глядя на неё.
Друзья, знакомые и коллеги Лену в то время поддерживали, мол ну и выбрал же он себе! Нашёл, на кого тебя променять!
И то правда. Лена в отличие от новой жены Сашки и правда была красавицей.
Невысокая, миниатюрная, с большими серыми глазами Лена всегда притягивала мужские взгляды, а то, что была домоседкой— так не для всех же это минус.
К новым отношениям Лена не стремилась, мол мне и одной хорошо, а потому жили они с Юлей в своём уютном мирке так, как хотелось им.
Сашка, который направо и налево кричал о том, как он любит дочь вскоре переехал с новой женой в город побольше, и самоустранился из жизни дочери, и при редких встречах объяснял, мол Юляха, ты пойми, жизнь она такая, я бы и рад, да не могу.
Юля не особо спрашивала, чему бы отец был рад и чего не может, а потому смотрела на отца, улыбалась и кивала головой.
Отец неловко обнимал дочку и спешил по своим делам, на ходу бросая, мол ты что решила— то, Юлька? Девятый закончишь и учиться?
Юля опять улыбалась, и отрицательно мотала головой, мол нет, в 11 пойду.
Отец всё никак не мог понять, зачем 2 лишних года в школе торчать, когда можно после девятого уйти, отучиться хоть на повара, хоть на продавца, хоть на парикмахера, и спокойно работать.
Лена с бывшим мужем спорила, мол ты не понимаешь, Саша? Пусть девочка учится, там и возможностей больше, и зарплата будет не в пример поварской.
Сашка пожал тогда плечами, мол вам виднее, только на меня не надейтесь, у меня ребёнок маленький, я один кормилец. Нет, алименты положенные буду платить, тут выбора нет, а дальше сами.
Сколько там было этих алиментов? Слезы одни, да и только. Ну да ладно, выкарабкались мать с дочерью, справились.
Сашка аж вздохнул с облегчением, когда последние алименты с его зарплаты высчитали. Наконец-то отмаялся!
А дальше потекла, побежала жизнь. У Сашки своя, у Лены с Юлькой своя.
В первый раз дедом и в третий отцом Сашка стал почти в одно время. Жена его второго сына родила, а через 3 месяца дочка Юля дедом его сделала.
Юля замужем не была, жили они просто так, без штампа в паспорте, но ведь дети не от брака бывают.
Сашка, когда увидел свою внучку аж прослезился, мол надо же так, а! Неужели я теперь дед? Это что, всё? Конец жизни?
Юля только улыбнулась, мол ты что, папа, какой конец? Это только начало.
С Никитой, отцом Оли, им не пожилось. Они и прожили— то всего 2 года, и разбежались, мол нечего себя изводить, раз не получилось у нас семьи. Так и вернулась Юля в квартиру матери уже с дочкой.
Когда в страну пришёл этот вирус, Юля только смеялась, мол да ну, ерунда очередная. То ли мы простудой не болели, ма ?
Первой заболела Лена. Поначалу она храбрилась, отшучивалась, мол ничего, скоро буду как новенькая, а потом попала в больницу. Следом за ней заболела и Юля.
Лена уже немного ожила, ей стало лучше, и она готовилась к выписке, а вот у Юли дела обстояли хуже. Совсем плохо было молодой женщине.
С матерью она поговорила вечером, а уже утром её не стало.
Никто не мог поверить, что Юли больше нет. Этого просто не может быть, чтобы такой светлый и позитивный человек ушёл так внезапно.
Что в то время пережила Лена, одному Богу известно. И плакала, и кричала, и выла в подушку, но разве легче от этого? Внучка совсем маленькая, 6 лет ребёнку. Разве объяснишь ей, что мамы больше нет?
Мамы нет, и папе не особо она нужна, тем более, что папа тот только на словах и был. Уехал в Барнаул, и пропал, затерялся.
Даром ли говорят, что женщины— народ сильный да живучий? Нет, не даром. Хоть плачь, хоть кричи, а жить дальше надо. Ради внучки жить, ради Олечки.
Сашка на поминальном обеде плакал, утирал скупую мужскую слезу, крутился со стороны в сторону, и всём сидящим за столом рассказывал, как любил он Юльку свою, как души в ней не чаял, мол трое детей у меня, дочка да два сына, а милей Юляшки и нет у меня. Не было.
Теперь вот Олюшка осталась. Не брошу я их, помогать мол буду до гробовой доски, куда девать их, девочек моих? Ленка хоть и бывшая моя, а всё же не чужая, так что не брошу, помогу, чем смогу.
На девятый день пуще прежнего плакал Сашка, и опять клялся, божился, мол да я! Не брошу, помогу, мужик я или кто? Дед же я в конце концов. Ты мол Ленка обращайся, если что.
Когда на сороковой день Лена попросила Сашку помочь с поминками, Сашка очень удивился, мол что за глупости— сороковины и в кафе! Ты мол это, Ленка, дурью не майся, да деньги почем зря не трать.
Это сколько деньжищ на кафе надо? Дома отводи обед, не шикуй, не барствуй. Борща там свари, толкиту с котлетой, да лапши с кашей, всё дешевле обойдётся.
Лена спорить с бывшим мужем не стала, сделала всё по своему. Ну и пусть в долги влезла, это ерунда, рассчитается.
Зато в кафе перед собравшимися Сашка опять распинался, такую речь двинул, что аж люди прослезились, мол доченька моя единственная, как же мы без тебя? И без отцовской слезы мужской скупой не обошлось, мол эх Юля, Юленька, доченька моя…Вы еште, пейте, поминайте мою кровиночку.
Опять обещал Сашка, что не бросит ни внучку, ни жену бывшую, будет приезжать, помогать физически, морально и финансово, мол тяжко Лене придётся, шутка ли— внучка крошка совсем, столько всего надо ребёнку, не особо разгуляешься на одну зарплату, а я помогу, с меня не убудет. Обращайся мол, Ленка.
Только одно дело на словах распинаться, а другое — на деле показать свою помощь. Словно из головы у Сашки вылетели его слова, забыл, что обещал, и осталась Лена один на один со своими проблемами.
С маленькой внучкой, с её слезами и капризами, со своей работой и детским садом по утрам и вечерам.
Ничего, всё проходит, прошло и это. Пообвыклись внучка с бабушкой без Юли жить, без мамки да без дочки. Трудно порой бывало, а куда деваться?
В первый класс Оля пошла за ручку с бабушкой, деду— то некогда, сам отец первоклассника, а сын всяко дороже внучки. Тысячу скинул перед первым сентября, мол порадуй внучку, купи ей одежку какую.
А тут случилось так, что приболела Лена. В больницу бы надо, да с кем внучку оставить? Решилась женщина, мол Сашка такой же дед, как я бабка. Позвоню, пусть приедет, поживёт тут, за Олей приглядит.
Только зря звонила. Расстройство одно от звонка этого. И осадок неприятный. Мало того, что отказал Сашка в помощи, так ещё и отчитал, мол ты сама со своими проблемами разбирайся, не маленькая уже.
Пока заваривался чай, рука сама потянулась к телефону. Подруге что— ли позвонить? Давно не разговаривали.
Подруга, выслушав Лену аж возмутилась, мол ты то ли совсем уже, Ленка? Нашла, кого о помощи просить? Не он ли тебе на годовщину Юли предложил Оленьку в детдом отдать?
Вздохнула Лена. Он, кто же ещё?
В тот день собрались в кафе только самые родные и близкие. Шутка ли— год как не стало Юли.
Когда уже расходились люди, а Лена провожала каждого, и говорила мол спасибо, что пришли, Сашка тоже встал рядом и улыбался, да кланялся, словно китайский болванчик, а потом, когда они остались вдвоём просто сказал:
— Не устала ещё в благородную бабушку играть, Ленка? Ведь тяжко тебе, вытянулась вся, одни глаза и остались. Мы ведь не молодеем, с каждым годом только хуже будет. Сдала бы ты её в детдом, и жила в своё удовольствие. Кому ты что хочешь доказать?
Лена тогда и сама от себя не ожидала, что скажет, мол всё так, Саша, тяжело, не буду спорить. И в детдом внучку согласна отдать, но только после того, как ты пацанов своих туда собственноручно определишь.
Как Сашка обиделся! Как кричал и брызгал слюной! Мол дура ты, Ленка! Пацаны— это мои дети, а эта уже и не совсем наша , Ольга— то! Чужая кровь там намешана. Ты мол головушкой своей хоть думаешь, когда мне такое предлагаешь?
Лена невозмутимо смотрела на бывшего мужа и улыбалась. Нет, все-таки таки улыбка, настоящая, честная, искренняя — обезоруживает.
— А что такое, Саша? Ты значит можешь мне такое предлагать, а я тебе нет? Ты тоже не молодеешь, возраст опять же. Ты ведь на 6 лет меня старше?
Обиделся Сашка, только фыркнул в ответ, мол живи, как знаешь.
Она и жила, сама, как могла, как умела. Внучку воспитывала, работала. И сроду бы к Сашке не обратилась, если бы не больница.
Подруга, немного поворчав сказала, мол вот что ты за человек такой, Ленка? Я-то тебе зачем? Что сразу не позвонила? Надо тебе было перед Сашкой унижаться! Погляжу я за Олей, в чем проблема?
И Лена, уезжая в больницу аж заплакала, мол что бы я без тебя делала, подруга?
Так и живут внучка с бабушкой. Вдвоём, одни, сами. Подруги Лене помогают, не бросают её, а Сашка опять самоустранился, мол то да се, сама понимаешь, но ты обращайся если что.
Сейчас ничем не могу помочь, но в другой раз обязательно. И только встретив общих знакомых соловьем заливается Сашка, мол помогаю, а куда их денешь?
Язва Алтайская
