Но теперь всё изменилось. Он заявил, что намерен забрать детей.
И явился не один — с ним пришла соцработница по имени Оксана. Она бегло осмотрела мои рабочие комбинезоны, испачканные в масле, и без колебаний произнесла, что я якобы «не обеспечиваю должных условий для длительного воспитания этих малышей».
Я не мог поверить в то, что услышал.
Оксана прошлась по нашему скромному, но тёплому дому. Обратила внимание на детские рисунки, прикреплённые к холодильнику. Заглянула во двор — там стояли велосипеды. У входа аккуратно выстроились маленькие сапожки. Она сохраняла вежливую улыбку и делала пометки в блокноте. Я заметил, как её взгляд задержался на татуировке у меня на шее.
Хуже всего было то, что дети ничего не понимали. Ганна спряталась за моей спиной. Богдан разрыдался. Дарына тихо спросила: «А этот дядя теперь будет нашим новым папой?»
Я сказал твёрдо: «Никто вас не заберёт. Только через мой труп.»
Теперь впереди слушание — через неделю. У меня есть адвокат. Настоящий профессионал. Безумно дорогой, но другого выхода нет. Моя мастерская еле держится на плаву — всё приходится тащить самому, но я готов продать последний инструмент ради того, чтобы дети остались со мной.
Что решит судья — оставалось загадкой.
В ночь перед заседанием сон ко мне так и не пришёл. Я сидел на кухне с рисунком Ганны в руках: я держу их за руки перед нашим домом, а в углу — солнце и несколько облаков. Простые детские штрихи… Но если быть честным — на этом рисунке я выглядел счастливее, чем когда-либо прежде в жизни.