— Спасибо, сынок, выручил, — она подошла ближе и смахнула с его плеча воображаемую пылинку. — Чаю хочешь?
— Нет, мам, спасибо. Поеду, Ольга ждёт, обещала ужин приготовить.
Он вернулся на кухню, взял ключи и телефон со стола, положил аппарат в карман, не глядя на экран. Поцеловал мать в щёку, пахнувшую всё тем же жареным луком, и направился к выходу.
— До встречи, мам.
— До встречи, Игорёк.
Дверь закрылась за ним. Нина Сергеевна осталась одна, подошла к окну и проводила взглядом удаляющиеся фары машины сына. Затем вернулась на кухню, налив в чашку душистый чай, сделала первый, самый приятный глоток. В квартире царила тишина. Шкаф занял новое место. Всё было именно так, как и должно было быть.
Игорь мчался по вечернему городу, окутанному синим сумраком. Фонари загорались один за другим, высвечивая мокрый от недавнего дождя асфальт. В салоне звучала тихая музыка, двигатель ровно урчал, и он ощущал приятную усталость в мышцах после возни со шкафом. Он испытывал удовлетворение: помог матери, выполнил сыновий долг, а теперь направлялся домой, к жене, к ужину, к своей собственной, отдельной жизни. Жизни, которую он построил сам и которой дорожил больше всего на свете. Остановившись на светофоре, он заметил, как телефон на пассажирском сиденье коротко завибрировал.
Бросив взгляд на экран, он увидел «Ольга Любимая». Улыбнулся, ожидая что-то вроде «Ты скоро?» или «Купи хлеба». Но сообщение было иным. Всего одна фраза, набранная холодными, острыми буквами: «Можешь не возвращаться. Я не знала, что живу с таким животным».
Мир застыл на миг. Красный свет светофора казался невыносимо ярким, гул машин за окном превратился в тяжёлый, давящий шум. Животным? Каким именно животным? Он перечитал сообщение трижды, но смысл не прояснялся. Это была ошибка. Шутка. Глупый розыгрыш. Он нетерпеливо провёл пальцем по экрану, открывая их переписку, чтобы понять, с чего всё началось, на какое его сообщение она так отозвалась. И увидел.
То, что он обнаружил, не укладывалось в голове. Под его последним утренним посланием с обычным «Хорошего дня, люблю» шла целая серия новых сообщений, отправленных около получаса назад. Это были не просто слова. Это было тщательно продуманное, методичное разрушение. Поток изощрённых оскорблений, выверенных ударов по самым уязвимым местам. Обвинения в изменах, перемешанные с уничижительными репликами о её работе, подругах, внешности. Текст был написан не в порыве гнева, а с холодной, хладнокровной жестокостью. Каждое слово подбиралось так, чтобы нанести максимальную боль, чтобы стереть их отношения с лица земли. Он читал это, и ему казалось, что воздух в салоне иссяк. Это не был его стиль, не его слова, не его мысли. Но отправлено было с его телефона.
Машина позади нетерпеливо подала сигнал — загорелся зелёный. Игорь, словно в тумане, тронулся с места, проехал перекрёсток и тут же резко свернул на обочину. Он снова и снова перечитывал этот кошмар, и в его сознании складывалась одна единственная, страшная картина. Десять минут. Всего десять минут он провёл в спальне, передвигая шкаф. И телефон оставался на кухне. Один. С матерью.
Он не стал звонить Ольге. Что он мог ей сказать? Что это не он? Она не поверила бы. После такого никто не поверил бы. Холод, начавшийся где-то в желудке, медленно распространялся по всему телу. Он завёл машину. Руки лежали на руле, будто мёртвым грузом, но действовали поразительно точно. Он развернулся через двойную сплошную, не обращая внимания на яростные гудки, и поехал обратно. Не торопясь, но и не медля. С неизбежностью ледника.
Он вошёл в её квартиру своим ключом. Тихо, без стука. Запах жареного лука никуда не исчез, он всё так же висел в тёплом воздухе прихожей. Из кухни доносился еле слышный звон ложечки о чашку. Он направился туда. Нина Сергеевна сидела за столом, в той же позе, в которой он оставил её двадцать минут назад. Она пила чай с лимоном и безмятежно глядела в окно. Увидев его, она даже не вздрогнула. Лишь слегка приподняла брови, будто удивляясь его преждевременному возвращению.
— Игорёк? Ты что-то забыл?
Он молча подошёл к столу и остановился напротив неё. Не доставал телефон, не кричал. Просто смотрел на неё, на её спокойное, умиротворённое лицо, стараясь заметить хоть тень раскаяния или намёк на чувство вины. Но там не было ничего. Только тихое, глубокое удовлетворение.