— Ты не хирург, мама. Ты — чудовище, — выдохнул он.
— Глупости. Чудовища — это те, кто притворяются ангелами, Игорёк. Те, кто улыбаются тебе в лицо, а за спиной лепят из тебя то, что им выгодно. Я никогда тебе не лгала. Я всегда хотела для тебя только лучшего. И я это лучшее для тебя сделала. Когда-нибудь ты поймёшь это и скажешь мне спасибо.
Он молчаливым взглядом изучал её. Аргументы иссякли. Слова утратили всякую силу. Спорить с ней было всё равно что убеждать стену, что она на самом деле дверь. Перед ним не стоял человек, совершивший ошибку. Он видел стройную систему убеждений, цельную и завершённую в своём безумии. И он осознал, что кричать, доказывать, объяснять — бессмысленно. Она не станет понимать. Потому что не желает этого. Она одержала победу. В своей маленькой кухонной войне она выиграла безоговорочно. Теперь настало время действовать, а не говорить.
Тишина на кухне стала густой, словно вакуум. Она не давила и не звенела — она просто существовала, поглощая остатки его крика, его ярости. Игорь смотрел на мать, и последнее тепло, что ещё теплело в нём к ней, испарилось, оставив лишь холодный, ровный пепел. Спор завершился. Все слова были произнесены. Оставались только дела. Он медленно обвёл взглядом кухню: чашка с недопитым чаем, вазочка с дешевыми карамельками, старенькие часы-ходики на стене. И два телефона на столе. Его блестящий, мощный смартфон, который стал орудием преступления, и её — устаревший, кнопочный, с потёртыми цифрами, что она всегда носила в кармане халата.
Он сделал шаг к столу. Его движения лишились суеты. В них не осталось гнева, лишь тщательно выверенная, механическая точность. Он взял свой смартфон. Стекло и металл были холодны на ощупь. Он не включил его и не стал проверять. Просто положил на клеёнчатую скатерть прямо перед матерью. Молчаливый, неоспоримый жест. Вот. Забирай. Это твоё трофейное оружие.
Нина Сергеевна проследила за его движением взглядом, но молчала. На лице по-прежнему застыло выражение непоколебимой уверенности. Она ждала.
Затем Игорь протянул руку и взял её старенький телефон. Лёгкий пластиковый корпус почти не весил. Он развернулся и так же медленно, не оборачиваясь к матери, подошёл к плите. Чайник, из которого она наливала чай двадцать минут назад, всё ещё стоял на конфорке, тихо булькая и выпуская струйку пара. Этот пар был единственным живым движением в неподвижной кухне. Игорь поднял крышку чайника. Клубы горячего воздуха ударили ему в лицо. Не моргнув, он разжал пальцы.
Телефон упал в кипящую воду с коротким, глухим всплеском. Ни шипения, ни искр не последовало. Он просто исчез под бурлящей поверхностью. На мгновение наверх вырвалось несколько крупных пузырей воздуха, и затем всё затихло. Предмет, бывший её единственной связью с внешним миром, перестал существовать.
Игорь повернулся к матери. Она смотрела на него, и впервые за весь вечер в её глазах мелькнуло нечто, похожее на непонимание. Не страх, не раскаяние — именно недоумение. Как будто её послушная вещь внезапно восстала, нарушив все законы физики.
— Вот теперь у нас одинаковые средства связи, — его голос прозвучал ледяным, без малейшей живой интонации. Он сделал паузу, позволяя словам впитаться в тишину. — То есть никаких.
Он развернулся и направился к выходу. Не торопясь, но и не медленно. Не оглянулся. Не взял свои ключи от её квартиры, лежавшие на полке в прихожей. Просто ушёл. Впервые за тридцать четыре года жизни он покинул мать, не сказав «до свидания». Он открыл входную дверь, шагнул на лестничную клетку и тихо закрыл её за собой. Щелчок замка прозвучал как точка в конце очень длинной и очень плохой книги.
Дорога до собственного дома прошла словно в тумане. Фонари, витрины, фары встречных машин — всё сливалось в одно размытое, безразличное пятно. Он припарковал машину во дворе и поднялся на свой этаж. Остановился перед знакомой дверью, обитой тёмной кожей. Его дом. Его крепость. Теперь это была чужая территория. Он не стал доставать ключ. Протянул руку и нажал кнопку звонка.
Прошла минута, казавшаяся вечностью. Затем за дверью раздались шаги, и холодный, лишённый всяких эмоций голос Ольги спросил через закрытую дверь:
— Что тебе нужно?
Он стоял на коврике в тускло освещённом подъезде. За этой дверью была вся его жизнь, и эта жизнь только что задала ему вопрос. А у него не было ответа. Он молчал, глядя на дверной глазок, словно на чёрное, пустое дуло, и осознавал, что мать не просто ускорила процесс. Она его завершила. Теперь он один. Стоит посреди руин, которые ещё вчера называл своим домом…