Львов, Винница, Трускавец… Казалось, будто я начала жить заново.
Порой мне казалось, что я вырезала себя из старой, порванной фотографии и поместила в совершенно иной пейзаж.
Я вновь стала улыбаться незнакомцам на улицах.
Позволяла себе надевать яркие платья.
Заводила новые знакомства — неспешно, осторожно, не оглядываясь назад.
И вдруг заметила: исчезла привычка постоянно думать «что скажет Андрей?» или «не осудит ли Ольга?».
Они ушли из моей жизни, и вместе с ними исчезло и желание жить под чужим мнением.
Весной я вернулась в Киев на выставку молодых художников.
Мои акварели приняли в экспозицию — небольшую, но очень важную для меня.
В зале чувствовался запах краски, лака и кофе из буфета.
Я стояла рядом с работами и ловила взгляды посетителей.
Кто-то задерживался, кто-то проходил мимо.
Но одна женщина в длинном сером пальто задержалась. — Это ваша работа? — она указала на акварель с тихим тосканским пейзажем. — Да, — я улыбнулась. — Удивительно.
В этих линиях ощущается свобода. — Она посмотрела мне прямо в глаза. — А в них — боль.
Но вы её преодолели.
Я тоже хочу так.
Она представилась Мариной Анатольевной, преподавателем литературы.
Мы разговорились, и она призналась: муж изменил ей с её же ученицей.
Боль — знакомая до самых глубин.
Но в её голосе я услышала то, что знала сама: стремление идти дальше.
Впервые я осознала, что могу быть не только «жертвой, пережившей измену», но и человеком, способным поддержать других.
Через месяц после выставки я запустила свои онлайн-курсы по акварели. «Рисовать, чтобы дышать», — так я их назвала.
Люди приходили не только за техникой, но и за общением.
Я учила их смотреть на мир мягче, замечать свет в повседневном.
Однажды вечером получила письмо.
Без подписи. «Здравствуйте, Нина.
Вы меня не знаете.
Я встретила Андрея в центре занятости.
Он был очень подавлен.
Сказал, что у него нет семьи, что он всё потерял.
Не знаю, почему пишу вам, просто… он всё время повторял ваше имя.
Я видела его глаза.
Он вас до сих пор любит.
Но, кажется, уже слишком поздно».
Я перечитала письмо несколько раз.
В груди не заиграла ни жалость, ни злость.
Лишь лёгкое, почти незаметное удивление: я действительно перестала быть частью его мира.
История с Мариной оказалась ещё более необычной.
В начале осени мама позвонила и попросила встретиться.
Я согласилась, хотя наше общение с тех пор, как сестра предала меня, было редким.
Мы сели в кафе возле дома родителей.
Мама волновалась, мяла салфетку в руках. — Нина, не сердись… но Ольга очень хочет с тобой поговорить.
Я замерла.
И тут же увидела её.
Моя сестра шла к нашему столику.
Худая, потухшая, без своей привычной самоуверенной улыбки. — Привет, — тихо сказала она, садясь напротив.
Я молчала. — Я знаю, ты не простишь.
И не должна.
Но… — она подняла глаза, и я впервые за много лет увидела там не наглость, а стыд. — У меня ничего не осталось.
Работа, съёмная комната.
И пустота.
Я каждый день думаю, как могла так с тобой поступить.
Я слушала.
И ждала от себя какой-то реакции.
Но злости не возникло. — Ольга, — сказала я спокойно. — Ты сделала свой выбор.
И последствия — тоже твои.
Она кивнула, опустив голову. — Я понимаю.
Просто хотела сказать… ты была права во всём.
Мы рассчитались и вышли на улицу.
Ольга пошла в одну сторону, я — в другую.
И впервые почувствовала, что уже не ненавижу её.
Я отпустила.
Зимой вышел мой первый персональный каталог акварелей.
Я открыла его, провела пальцами по гладкой бумаге и вдруг осознала: счастье — оно всегда внутри.
Да, мир рушился.
Люди предавали.
Но я построила из этих осколков новое здание — своё.
И, сидя в новой мастерской с запахом акварели и кофе, я поняла: моя жизнь началась именно в тот день, когда я закрыла дверь перед мужем и сестрой.