В любимой хрустальной вазе Людмилы стоял скромный букет хризантем.
Оксана приложила максимум усилий, чтобы этот ужин стал символом перемирия. Или, быть может, её полной капитуляции — она уже и сама не могла точно сказать.
Арсен вернулся с работы и сразу ощутил напряжённую атмосферу. Заглянув на кухню, он обнял Оксану, вдохнул аппетитный аромат и попытался приободрить её улыбкой.
— Пахнет потрясающе. Ты сегодня превзошла себя. Может, в этот раз всё пройдёт спокойно?
Оксана лишь пожала плечами в ответ. Внутри неё надежда боролась с привычным предчувствием провала. Ровно в половине восьмого из своей комнаты вышел Всеволод. Он был в тёмном костюме, который обычно надевал только по особо мрачным поводам — на похороны или поминки. Его лицо было неподвижным и серым, словно каменная плита. Не проронив ни слова, он занял своё место во главе стола и сложил руки на коленях, уставившись в одну точку.
— Папа, ты только посмотри, какую красоту Оксана приготовила! — бодро начал Арсен, стараясь разрядить обстановку.
С замиранием сердца Оксана внесла главное блюдо. На большом блюде лежала утка — румяная, окружённая печёными яблоками и глянцевым черносливом. Её кожа была золотистой и хрустящей от запечённого жира — словно сошла со страниц кулинарного журнала высокого класса. Она поставила блюдо в центр стола. Повисла тишина: даже Арсен замер от восхищения этим кулинарным шедевром.
Всеволод медленно перевёл взгляд на утку. Он смотрел на неё так же внимательно и холодно, как музейный эксперт оценивает сомнительный экспонат. Затем взял нож с вилкой. Оксана затаила дыхание: она следила за каждым его движением с напряжением хирурга во время операции. Он аккуратно отрезал небольшой кусочек мяса, подцепил его вилкой и отправил себе в рот. Жевал он медленно и сосредоточенно, с закрытыми глазами — будто дегустировал редкий сорт вина на профессиональной выставке вкусов.
Оксана крепко сжала край стула пальцами; Арсен нервно ёрзал на месте — вся его показная бодрость улетучилась без следа.
Наконец Всеволод проглотил кусок мяса. Он открыл глаза и положил приборы на тарелку с тихим металлическим звуком — настолько отчётливым в тишине комнаты, что он прозвучал почти как выстрел. Промокнув губы салфеткой, он скривился так сильно, словно только что попробовал ком земли вместо еды. Затем он отодвинул тарелку от себя.
Когда он заговорил, его голос был негромким — но наполненным таким презрением и ядом, что воздух вокруг стал вязким и тяжёлым.
— Моя Людмила никогда бы не поставила такую мерзость на стол! Ты не хозяйка — ты ошибка природы! Как мой сын вообще мог жениться на тебе? Жалкое ничтожество!
Слово «ничтожество» ударило по Оксане сильнее всех прежних унижений за прошедший год: оно не просто оскорбляло — оно стирало её личность до нуля.
— Папа… ну хватит… это уже перебор… — пробормотал Арсен слабым голосом; звучало это скорее как мольба прекратить неловкую сцену перед ним самим, чем попытка защитить жену. — Оксана ведь старалась…
Но она уже не слышала этих слов: внутри наступила звенящая пустота абсолютной ясности. Все мечты о примирении, все усилия последних месяцев растворились без следа в этом мгновении унижения; осталась лишь выжженная пустота холодного осознания происходящего.
Она посмотрела на мужа: перед ней был не партнёр или защитник… а испуганный мальчик перед гневом своего отца.
И тогда пришло понимание: она боролась всё это время вовсе не с призраком прошлого… а сразу с двумя живыми людьми за один столом. И проиграла она вовсе не сегодня вечером… а тогда давно — когда позволила всему этому начаться.
Тепло покинуло её тело окончательно: больше ни боли внутри неё не было… ни обиды… только ледяное спокойствие чистого решения о следующем шаге.
Не торопясь никуда и без лишних движений она поднялась из-за стола; движения были точными до пугающей механичности – как у хирурга перед первым разрезом ткани пациента под лампой операционной.
Мужчины замолчали одновременно: они смотрели на неё растерянно – будто впервые увидели человека напротив себя по-настоящему.
Она молчала – ни слёз… ни крика… Только взгляд сквозь них обоих – прямой и твёрдый до ужасающей решимости внутри него.
Оксанина фигура выпрямилась до предела возможного достоинства; спина была прямой настолько уверенно… что любое вмешательство казалось невозможным по определению самого момента времени…
Она обошла стол молча… взяла тарелку Всеволода с нетронутой порцией утки… повернулась к кухне…
Арсен приоткрыл рот – хотел что-то сказать… но слова застряли где-то глубоко внутри него…
В том как она держалась – было что-то такое окончательное… необратимое…
По паркету раздавались её шаги – единственный звук во всей квартире:
Цок… цок… цок…
Это был не уход побеждённой женщины…
А поступь палача…
Несущего приговор туда…
Где ему самое место быть исполненным…