Результат: «Не является биологической матерью».
Владислава оказалась перед выбором, который не должен стоять ни перед одной женщиной, вырастившей ребёнка. Судебные разбирательства. Громкие ссоры. Семьи, расколотые на части. Дети, вырванные из привычной жизни. Или — молчание. Притворство, будто ничего не произошло. Продолжать любить ту, что выросла в её объятиях, в её доме и сердце.
— Мамочка, что случилось? — девочка потянула её за руку с тревогой в голосе. — Ты плачешь?
— Всё хорошо, солнышко… — Владислава с усилием улыбнулась и стерла слёзы тыльной стороной ладони. — Просто ветер в глаза подул.
Но внутри она уже знала: правда может быть страшнее самой изощрённой лжи. Ведь ложь можно вытеснить из памяти. А правда въедается в душу навсегда.
Часть 2: «Выбор»
Минуло три месяца. Документы с результатами ДНК-анализа лежали в ящике комода, словно мина замедленного действия. Каждый раз, когда Владислава прикасалась к ним, пальцы начинали дрожать. Каждое слово — «несовпадение», «отцовство исключено» — словно остриём впивалось в сердце. Она перечитывала строки снова и снова, будто надеялась увидеть другие слова или изменить реальность взглядом.
Она встретилась с Ганной дважды. Первый раз — среди опавших листьев парка под серым небом; они говорили тихо и настороженно, словно боялись быть услышанными даже деревьями вокруг. Второй раз — у юриста: кабинет пах старыми страницами и кофе.
— С юридической точки зрения вы вправе подать иск о подмене детей, — произнёс он спокойно и развёл руками. — Но такие дела могут тянуться годами… И главное: чего вы хотите добиться? Вернуть «свою» дочь? Отдать ту, что стала родной?
Владислава молчала и смотрела на фотографию Златы — девочки с её чертами лица: бровями, улыбкой и привычкой накручивать прядь волос на палец при волнении. Та самая Злата считала Ганну своей матерью уже восемь лет… Засыпала обняв плюшевого медведя из роддома — того самого медведя, которого Владислава когда-то выбрала с любовью… теперь он жил в чужом доме.
А та девочка… та настоящая дочь… жила рядом всё это время: называла её мамой, пряталась от страхов ночи у неё под боком и писала открытки ко Дню матери со словами: «Ты самая лучшая мама на свете». Как можно было назвать её чужой?
Тем временем у Златы начались трудности в школе. Вечером позвонила учительница; голос был мягким и заботливым:
— Она стала замкнутой… На уроках отсутствует мыслями где-то далеко… Не смеётся больше… Может быть дома что-то происходит?
Владислава поняла: дети чувствуют гораздо больше того, что им говорят взрослые. Они не знают всей правды словами, но ощущают трещины внутри матери; чувствуют напряжённость там, где раньше была безусловная любовь; осторожность там, где были крепкие объятия.
Этой ночью она разбудила мужа. Он сидел на краю кровати с опущенной головой и пальцами у висков.
— Что теперь делать? — прошептал он глухо. — Мы отдадим одну? Заберём другую? А если она нас возненавидит?.. А если мы разрушим обе жизни ради одной истины?
— Я не знаю… — еле слышно ответила Владислава.
Но утром она проснулась с чётким решением внутри себя: не судиться… не делить… а говорить правду.
Они пришли к Ганне втроём: Владислава вместе с мужем и Златой вошли в знакомое кафе. Осень уже уступила место зиме; за окном тихо кружил первый снегопад.
— Мы не будем обращаться в суд, — сказала Владислава твёрдо и спокойно глядя Ганне прямо в глаза. — Но я хочу одного: чтобы девочки знали правду… И чтобы могли общаться друг с другом… если сами этого захотят.