«Ты не понимаешь, что значит быть женой из приличной семьи» — резко произнесла свекровь, ставя Юлю перед выбором между долгом и свободой

Как трудно отпустить тех, кто душит любовью.

— Опять не вымыла, — Илона Игоревна провела пальцем по оконной раме. На безупречном маникюре осталась едва заметная пылинка.​

​Началось, — подумала Юля, продолжая складывать детские вещи. Серёжка умудрился измазать три футболки за один день — режутся зубки, всё тянет в рот.​

​— Знаешь, Юленька, — свекровь присела на краешек кресла, — я всё хотела с тобой поговорить. По-матерински.​

​Это по-матерински резануло слух. Юля вспомнила отца — как он, вернувшись из очередного рейса, неловко обнимал её, пахнущий дорогой и соляркой. Как привозил странные подарки: то китайского драчливого петуха, то безвкусные бусы. Как пытался заменить мать, но не умел, не справлялся.​

​— У тебя ведь никогда не было настоящей семьи, — продолжала Илона Игоревна. — Ты не знаешь, как важны традиции, уклад…​

​— Не знаю, — спокойно согласилась Юля. — Зато знаю, как отец недоедал, чтобы я могла учиться в музыкалке.​

​— О чём ты говоришь? Какая музыкалка? — свекровь поморщилась. — Я про другое. Ты не понимаешь, что значит быть женой из приличной семьи.​

​Приличной семьи. Три года назад эти слова казались волшебным пропуском в другую жизнь. Юля помнила, как впервые пришла в эту квартиру — робкая первокурсница, влюблённая в красивого старшекурсника.

Илона Игоревна улыбалась, угощала чаем из старинного сервиза, расспрашивала о планах.​

​А потом был скорый брак — «пока никто не заметил живот», как шептались за спиной. Славик молчал, когда мать выкинула любимое Юлино покрывало (безвкусица!).

Молчал, когда она перестелила их постель накрахмаленным бельём («в приличных домах так принято»). Молчал, когда…​

​— Мама! — Славик появился в дверях, взъерошенный после дежурства в клинике. — Ты опять?​

​— Что «опять»? — Илона Игоревна поднялась. — Я пытаюсь научить твою жену элементарным вещам! Посмотри, как у нас теперь всё запущено…​

​— Мам, мы работаем. У нас маленький ребёнок.​

​— Вот! — она резко развернулась к Юле. — Слышала? Он работает! А ты что? Сидишь дома, даже с одним ребёнком справиться не можешь…​

​В детской заплакал Серёжка. Юля дёрнулась было к двери, но свекровь опередила:​

​— Я сама! Только я знаю, как правильно успокоить ребёнка.​

​— Не надо, — Юля шагнула вперёд. — Он не любит резких…​

«Мама, стой, это что?» — с Tpeвогой спросила Олеся, увидев, как мать Hapeзает плecневелый хлеб Читайте также: «Мама, стой, это что?» — с Tpeвогой спросила Олеся, увидев, как мать Hapeзает плecневелый хлеб

​Договорить она не успела. Илона Игоревна уже схватила ревущего внука, принялась укачивать — резко, неловко. Серёжка заплакал сильнее.​

​— Дайте его мне!​

​— Не указывай! — свекровь прижала ребёнка к груди. — Я вырастила сына, и уж всяко лучше тебя знаю…​

​Малыш изогнулся, пытаясь вырваться, и стукнулся головой о брошь на платье бабушки. Крик стал оглушительным.​

​— Мама, отдай ребёнка, — тихо сказал Славик.​

​— Что? — она обернулась к сыну. — Ты на чьей стороне?​

​— Отдай ребёнка матери.​

​Юля забрала сына, прижала к груди. На лбу наливалась шишка.​

​— Вот, значит, как, — процедила Илона Игоревна. — Ну что ж… — Она расправила плечи, подняла подбородок. — Тогда выметайтесь оба из моего дома! Неблагодарные!​

​— Это наша квартира, мама, — всё так же тихо произнёс Славик. — Папина. Он завещал её мне.​

​Илона Игоревна побелела.​

​— Ты… ты смеешь напоминать мне о нём? — её голос сорвался на визг. — После всего, что я для тебя сделала? Я похоронила молодость в этих стенах! Отказалась от карьеры! От личной жизни! А ты…​

​Она осеклась, словно сказала лишнее. В комнате повисла тяжёлая тишина.​

​— Вот, значит, как ты это видишь, — Славик провёл рукой по лицу. — Значит, я… помеха? Якорь?​

​— Славочка, нет, я не это…​

​— Знаешь, мам, — он посмотрел на неё с каким-то новым выражением, — папа говорил мне перед смертью: «Не дай ей сломать твою жизнь, как она сломала мою».​

​Илона Игоревна пошатнулась, схватилась за стену:​

​— Он… он не мог такого сказать.​

​— Мог. И сказал. А я всё не понимал, что он имел в виду. Теперь понял.​

«Знаешь, что? А катись-ка ты отсюда!» — воскликнула Катя, поняв, что заслуживает большего, чем yнuжения её мужа Читайте также: «Знаешь, что? А катись-ка ты отсюда!» — воскликнула Катя, поняв, что заслуживает большего, чем yнuжения её мужа

​— Господи, сколько же у тебя вещей, — проворчала баба Валя, помогая Юле разбирать чемоданы. — И куда всё это добро?​

​Юля оглядела свою старую комнату в коммуналке: облезлые обои, продавленная кровать, шкаф с перекошенной дверцей. Серёжка уже освоился, увлечённо катал по полу старую машинку, найденную в углу.​

​— Думала, навсегда ушла отсюда, а вот… — она не договорила, села на кровать. Пружины жалобно скрипнули.​

​— А я сразу знала, что вернёшься, — баба Валя принялась раскладывать детские вещи. — Не бывает такого, чтоб из нищих да сразу в князи. Это в сказках только.​

​— Вы всё знали и молчали?​

​— А ты бы послушала? — старуха хмыкнула. — Молодая была, влюблённая. Да и я не святая — тоже когда-то в красивую жизнь верила.​

​В коридоре загремело: соседка Танька вернулась с ночной смены. Заглянула, покачала головой:​

​— Слышь, Юлька, а правда, что твоя свекровь в молодости балериной была?​

​— Откуда ты…​

​— Да она сама хвасталась, когда к тебе приезжала. Мол, карьеру ради семьи бросила.​

​Юля задумалась. Что-то такое Илона Игоревна рассказывала — про училище, про перспективы. Но всегда мельком, словно боялась бередить старые раны.​

​— Знаешь, что самое смешное? — баба Валя присела рядом. — Моя история похожая. Только я не из балерин — из деревни. Тоже в город сбежала, за мечтой. Встретила своего профессора, думала — вот оно, счастье…​

​— А он?​

​— А он меня за человека не считал. Всё попрекал — то говор деревенский, то манеры не те. Слушай, квас есть? В горле пересохло.​

​Юля сходила на кухню. В коридоре столкнулась с почтальоншей:​

​— Телеграмма тебе.​

​Развернула листок: Доченька прости дурака отец. Смахнула слезу — батя всегда так, без знаков препинания. Сердце кольнуло: последний раз виделись на свадьбе, даже внука не видел — всё в рейсах да в рейсах.​

​Вечером, когда Серёжка уснул, а соседи разошлись по комнатам, Юля достала телефон. Двадцать пропущенных от Славика, десяток сообщений. Открыла последнее: Прости. Я всё исправлю.​

«А почему ты, Миша, считаешь, что ты мне ничего не должен?» — скандалила с братом Дарья, настаивая на своей доле в бабушкиной квартире Читайте также: «А почему ты, Миша, считаешь, что ты мне ничего не должен?» — скандалила с братом Дарья, настаивая на своей доле в бабушкиной квартире

​— Не спишь? — баба Валя принесла чай. — На, попей. Малиновый, от простуды.​

​— Он пишет, что исправит.​

​— Все они так пишут, — старуха поправила съехавшую шаль. — Мой тоже обещал. А что исправлять-то? Характер? Привычки? Или мать свою перевоспитает?​

​В окно барабанил дождь. Где-то на верхнем этаже включили музыку — старый советский шлягер про первую любовь.​

​— А вы его любили? Своего профессора?​

​— Любила, — баба Валя вздохнула. — Только потом поняла: это не любовь была — страх. Боялась одна остаться, боялась, что не справлюсь. А когда ушла — и справилась, и одна не осталась. Вон, вас сколько вокруг.​

​На следующий день пришёл участковый — молодой совсем, смущается:​

​— Тут заявление на вас. От гражданки Соколовой Илоны Игоревны. Пишет, что вы её ценные вещи похитили.​

​— Какие вещи? — устало спросила Юля.​

​— Сервиз какой-то антикварный. И броши импортные.​

​— Пойдёмте, покажу опись имущества. Я всё задокументировала, когда уходила.​

​Участковый изучил бумаги, почесал затылок:​

​— А вы предусмотрительная.​

​— Жизнь научила.​

​Он ушёл, а Юля села писать заявление на алименты. Рука дрожала: никогда не думала, что дойдёт до такого. Но Серёжке нужны памперсы, питание, одежда — он так быстро растёт.​

​Славик объявился через неделю — похудевший, с кругами под глазами:​

​— Я квартиру снял. В соседнем районе. Переезжайте ко мне.​

​— А мама что?​

​— Мама… — он замялся. — Она не знает пока. Но я всё решу!​

«Да вы мне скажите, наконец, что тут происходит?» — всхлипнула Лариса, в пaнuke пытаясь понять, почему не может попасть домой и где соседка Читайте также: «Да вы мне скажите, наконец, что тут происходит?» — всхлипнула Лариса, в пaнuke пытаясь понять, почему не может попасть домой и где соседка

​— Нет, Слава, — Юля покачала головой. — Ты опять за своё. Опять будешь разрываться между мной и ей. Опять промолчишь, когда она начнёт…​

​— Я изменился!​

​— Нет. Ты всё тот же мальчик, который боится расстроить мамочку. Знаешь, что я поняла? Дело не в ней. Дело в тебе.​

​Он уходил сгорбившись, непохожий на того блестящего старшекурсника, в которого она влюбилась. А вечером позвонила Илона Игоревна — трубка дрожала от её крика:​

​— Ты! Ты во всём виновата! Разрушила семью!​

​— Не я разрушила, — тихо ответила Юля. — Вы сами. Своей любовью, которая душит. Своими претензиями. Своей неспособностью отпустить сына.​

​— Да как ты смеешь…​

​— Смею. Потому что больше не боюсь. Ни вас, ни одиночества, ни бедности. Знаете, что самое главное в жизни? Не сервизы, не броши, не «приличная семья». Самое главное — оставаться человеком.​

​Пять лет пролетели как один день. Юля стояла у окна своего кабинета в бухгалтерской фирме, рассеянно глядя на осенний двор. Вспоминала, как пришла сюда впервые — уборщицей на полставки, пока Серёжка спал у бабы Вали.​

​— Юлия Андреевна, — в дверь заглянула секретарша, — там к вам посетитель без записи. Говорит, срочно.​

​— Кто?​

​— Пожилая женщина, представилась Соколовой.​

​Юля вздрогнула. Пять лет она не видела свекровь — с того самого дня, как выиграла суд по алиментам. Славик тогда не пришёл на заседание, прислал адвоката.​

​— Пусть войдёт.​

​Илона Игоревна изменилась. Осанка всё та же — прямая, королевская, но в волосах седина, а в глазах… В глазах что-то новое, незнакомое.​

​— Здравствуй, Юля, — она присела на краешек стула. — Я… я пришла поговорить.​

​— О чём?​

​— О Славике. Он… — она запнулась, сцепила пальцы. — Он в больнице. Цирроз.​

«Как это квартиру делить?» — Boзмутилась свекровь, обнаружив свои планы на жизнь сына в опacностu Читайте также: «Как это квартиру делить?» — Boзмутилась свекровь, обнаружив свои планы на жизнь сына в опacностu

​Юля молчала. В открытое окно доносились детские крики с площадки — там как раз заканчивалась смена в соседней школе.​

​— Врачи говорят, нужна операция, — продолжала свекровь. — Дорогая. А у меня… у меня больше нет денег.​

​— И что вы хотите от меня?​

​— Помоги. Не ради меня — ради Серёжи. Он всё-таки отец…​

​— Отец? — Юля усмехнулась. — Который пять лет не видел сына? Который пропивал алименты?​

​— Я знаю, — Илона Игоревна опустила голову. — Знаю, что виновата. Я… я много думала. Всё поняла.​

​— Что именно?​

​— Что сама всё разрушила. Своими руками. Как тогда, с балетом…​

​Юля подняла бровь:​

​— С балетом?​

​— Я ведь танцевала в Мариинке. Подавала надежды. А потом встретила его — Славиного отца. Такой серьёзный, успешный… Бросила сцену, думала — семья важнее. А он… он задыхался рядом со мной. Говорил: Ты свою несостоявшуюся карьеру в сына вкладываешь. И ушёл. А я… я действительно вцепилась в Славика. Всю жизнь держала при себе, душила своей любовью…​

​По щеке Илоны Игоревны скатилась слеза, размазав тушь.​

​— Знаете, — медленно сказала Юля, — баба Валя перед смертью сказала мне: Все мы любим неправильно. Важно вовремя это понять.​

​— Умная была женщина…​

​— Да. Жаль, не дожила — год назад похоронили.​

​Они помолчали. За окном стемнело, зажглись фонари.​

​— Я помогу, — наконец сказала Юля. — Но не деньгами.​

​— А как?​

​— Есть у меня знакомый хирург. В государственной клинике работает. Я договорюсь о квоте.​

«Как это — меня не касается? Вы что?» — в отчаянuu Bockликнула Неля, стоя на пороге квартиры, пытаясь отстоять своё пространство от незваных гостей свекрови Читайте также: «Как это — меня не касается? Вы что?» — в отчаянuu Bockликнула Неля, стоя на пороге квартиры, пытаясь отстоять своё пространство от незваных гостей свекрови

​— Спасибо, — прошептала свекровь. — А… Серёжу можно увидеть?​

​— Нет, — твёрдо ответила Юля. — Пока нет. Сначала пусть отец трезвым станет.​

​Домой она вернулась поздно. Сын уже сделал уроки, сидел рисовал — он всегда любил рисовать, как отец в молодости.​

​— Мам, смотри, что нашёл! — он протянул старую фотографию. На ней молодой Славик в белом халате улыбался в камеру. — Это папа?​

​— Да, — Юля присела рядом. — Тогда он только начинал работать врачом.​

​— А почему перестал?​

​Она задумалась. Как объяснить ребёнку сложность взрослой жизни? Как рассказать про бабушку, которая от страха одиночества превратила сына в безвольную тень? Про отца, который не смог вырваться из этого замкнутого круга?​

​— Знаешь, солнце, иногда люди сбиваются с пути. Как машина с навигатором — вроде едешь правильно, а потом что-то идёт не так…​

​— И что тогда?​

​— Тогда нужно остановиться. Подумать. Может, вернуться назад и поискать другую дорогу.​

​— А папа… он ищет?​

​— Да, кажется, начал искать.​

​Ночью она долго не могла уснуть. Думала о странностях жизни — как всё переплетается, как из одной сломанной судьбы вырастает другая.

Илона Игоревна и её несостоявшаяся карьера. Баба Валя и её побег от профессора. Её собственный отец, который так и не научился быть близким…​

​Утром пришло сообщение от Славика — первое за долгое время: Спасибо за помощь. Я в клинике. Врачи говорят, есть шанс.​

​Юля улыбнулась. Может быть, не все дороги ведут в тупик. Может быть, иногда нужно упасть на самое дно, чтобы оттолкнуться и всплыть. Как сказала бы баба Валя: Главное — не захлебнуться в своей гордыне.​

​На столе лежала свежая выписка из банка — последний платёж по ипотеке. И новенький диплом бухгалтера-аудитора — вторая попытка поступить на курсы оказалась удачной.

А на холодильнике, среди детских рисунков, — телеграмма от отца: «Доченька встречай на новый год буду твой папка».​

​Всё-таки жизнь — забавная штука,» — подумала Юля. — «Никогда не знаешь, где найдёшь, где потеряешь. И кто в итоге окажется по-настоящему родным.​

Источник

Арина Игнатова/ автор статьи
Бонжур Гламур