— Ты в своём уме, Алексей? — Ольга стояла в дверях кухни, неподвижная. Лишь пальцы слегка подрагивали, цепляясь за косяк двери, а в её глазах горел странный блеск — это ещё не слёзы, но уже не просто злость. — Ты правда снова дал ей ключи?!
— Ольга, не начинай, — с усталостью выдохнул Алексей, не поднимая взгляда с табуретки, на которой сидел словно школьник, пойманный на месте проступка. — Мамочке стало плохо, давление повысилось. Ты же знаешь. Она зашла, и что тут такого? Он стиснул зубы. Внутри всё похолодело. Не от злости — от понимания полной безысходности. Ведь это уже не первый раз. Даже не десятый.
— Что такого? — повторила она медленно. — Может быть, то, что я прихожу после работы и вижу в холодильнике её баночки с «домашними средствами», хотя я тебя просила, умоляла, чтобы этого не было. Или то, что она меняет порядок полотенец, потому что «так удобнее»? Или то, что она снова убрала мои туфли из коридора в кладовку, потому что «не красиво принимать гостей с обувью на виду»?
— Это её дом тоже, — сухо ответил он.
Ольга замолчала. Даже дыхание затаила на несколько мгновений.
— Повтори.
Он не встречался с её взглядом. Только ковырял ногтем в сколе на линолеуме.
— Это её дом тоже. Она внесла сто тысяч на ремонт. И…
— Значит, если я своей матери куплю плиту на кухню, она сможет приходить в любое время и указывать, как я режу укроп? — голос Ольги приобрёл почти смеющийся оттенок истерики. — Алексей, ты себя слышишь? Её дом? Ты с ума сошёл?
Он поднял на неё глаза. Серые, тусклые — будто кто-то вытёр эмоции ластиком.
— Ты всегда всё воспринимаешь так… слишком остро.
— Да, особенно когда в мою спальню вешают её шторы без согласия.
— Это просто ткань, Ольга.
— Нет, Лёша. Это вторжение.
Наступила тишина. Потом он встал, подошёл к чайнику и поставил воду кипятиться. Его движения были отчуждёнными, почти автоматическими.
— Понимаешь, ты знаешь, как ей приходится. В её районе наркоманы, шумные соседи, пенсия маленькая. Тут же — тихо, тепло. Она пожилая женщина, ей нелегко…
— Старой женщине тяжело — пусть нанимает сиделку, — резко ответила Ольга. — Или продаёт свою двухкомнатную квартиру в Каменец-Подольском и переезжает в пансионат, где ей будут стирать носки по расписанию и никто не будет спорить. Но она не старая и не беспомощная. Она хитрая и упрямая. И она использует тебя.
Он сел снова. Спора не завязалось. Лишь отвёл глаза.
Именно это пугало сильнее всего.
Все началось с мелочей. Нина Ивановна никогда не повышала голос. Нет. Она лишь давала «советы». Она «переживала». Она «просто хотела как лучше».
— Ольга, вы серьёзно думаете, что это мясо свежее? Я просто привыкла к нашему рынку, там частники, не так как в этих супермаркетах… — сказал голос, когда пакет с куриными голенями отправлялся в мусор, а Ольга мыла руки после работы.
— Вы уверены, что вам удобно спать на этом матрасе? Просто у меня радикулит, врач посоветовал… — и старый, продавленный ортопедический «орёл» был вынут из грузовой «Газели», на которую Алексей оформил платёж, и установлен на диван в гостиной.
— Я бы стены лучше светлыми сделала. У вас здесь как-то мрачно… — и через неделю Ольга возвращалась в квартиру с свежей покраской: дешёвая эмаль цвета «утренний песок» издавала запах и начала отслаиваться уже у плинтусов.
А потом наступил кредит.
— Ты что сказал?! — Ольга не могла поверить своим ушам. Она сидела на табуретке, словно прикованная. Сердце стучало где-то в горле.
— Машине нужна. У неё спина болит. Она не может ездить на маршрутке к врачам. Ну… я оформил. Три года, плата — двадцать восемь тысяч в месяц.
— И взял кредит без моего согласия. На тебя. На нас. В то время как у тебя ещё ипотека. Алексей, у тебя что, полный идиотизм?
Он не обиделся.
— Ей тяжело одной. Она всегда нам помогала.
— Да. Помогала. Особенно тогда, когда выбросила пылесос, потому что «слишком шумный»! Или когда приходила будить нас по утрам, потому что «молодёжь сейчас ленивая»!
Она смеялась. Искренне, но срывалась на крик.,— Ты просто разрешил ей обитать здесь. В моём доме. На мои деньги. Ещё и новую машину подарил. А меня спросили — нет?
Он не ответил.
В тот вечер Ольга села смотреть старый свадебный альбом. Страницы потрескались от времени. Вот — она в фате, глаза наивные, открытые, глупые. Вот — Алексей. Такой уверенный, гладко выбритый, руки на талии жены, будто якоря.
И внезапно стало ясно: всё, что она создавала, оказалось не браком, а медленным растворением в чужой жизни. В чужих решениях, в чужих приоритетах. Она не была женой. Она стала удобным придатком, донором спокойствия для Алексея и источником ресурсов для Нины Ивановны.
Она поднялась. Направилась в спальню. Достала из шкафа папку.
Там лежал договор купли-продажи. Квартира оформлена на её имя. С использованием материнского капитала. С её первоначальным взносом. И с её фамилией в графе «собственник».
Ольга усмехнулась. Грустно. Холодно. Без злости.
— Что ж, мамочка, — прошептала она, доставая второй комплект ключей, — сыграем по-взрослому.
— Ты серьёзно? — Нина Ивановна стояла в прихожей в своих любимых «ортопедических» туфлях с золотой пряжкой и держала аккуратно сложенные простыни, которые Ольга только что выбросила в пакет для мусора.
— Абсолютно, — спокойно ответила Ольга, поправляя халат и вынимая из комода счёт за коммунальные услуги. — И, кстати, начиная с этого месяца за горячую воду тоже будете платить. Раз уж теперь прописались по-настоящему.
— Что?! — Нина Ивановна подняла брови, словно её оскорбили. — Я мать вашего мужа. В этом доме я гостья, не более!
— Тогда ведите себя как гостья, а не как хозяйка пансионата, — буркнула Ольга и ушла на кухню.
Она больше не кричала. Кричать не имело смысла. Кричишь — тебя считают истеричкой. Молчи — тебя игнорируют. Поэтому теперь она говорила тихо. Холодно. С юридической точностью.
План у Ольги созрел на третий день после «подарка» в виде новой машины, купленной в кредит. Она связалась с юристом, чьи услуги использовал сосед по площадке — дотошный мужчина, бывший участковый. Затем оформила запрос в банк. Оказалось, кредит действительно оформлен на Алексея, с поручительством. С её поручительством.
Без её подписи. Без её согласия. По поддельной доверенности.
— Он тебе расписался этим кривым «Лёша»? — удивлённо спросил юрист, рассматривая копию документа. — В школе такую подделку не приняли бы. И банк проверку не провёл?
— Ага, — Ольга скользнула кривую улыбку. — Банк — его одноклассник там работает. «Для мамы» же. Святое дело.
Юрист покачал головой и принялся составлять заявление.
А дома всё продолжалось как прежде. Алексей пытался «замять ситуацию». Убеждал, что «да прости, не думал, что ты так отреагируешь». Он приносил кофе, включал фильмы, гладила бельё (!) — за двенадцать лет брака это был третий раз, когда он вообще взялся за утюг. Но всё это пришло слишком поздно. Слишком по сценарию.
— Я подаю на развод, — сказала она однажды вечером, когда он, полагая, что всё уже утихло, поставил перед ней любимые эклеры.
Он сначала даже не понял.
— Ты чего, Оль… Всё из-за машины?
— Нет. Из-за тебя. И из-за неё. Потому что ты не мой муж, а её сынок с функцией доставки кредитов и мусора.
— Но она же одна у меня!
— А я тогда кто? Бонус к ипотеке?
Он ушёл. Не хлопнул дверью. Внял молчанием.
И она поняла: да, всё. Конец.
А потом началась настоящая комедия.
Нина Ивановна сначала делала вид, что ничего не происходит. Продолжала разговаривать с Ольгой как с наивной дурочкой из рекламы: «Олюшка, ну что ты, зачем обиды? Вот компотик тёпленький, сама сварила». Затем сарказм вышел на первый план.
— Ой, Олюшка, теперь ты у нас хозяйка. Только не забудь, кому ты обязана этой кухней. Это я настояла на вытяжке, помнишь?
— Запишу на памятник. «Благодарные жильцы — за вытяжку и моральный террор», — ответила Ольга, не поднимая глаз с ноутбука.
А затем Нина Ивановна решилась на крайние меры.,— Я её выпишу! — визжала она в трубку. — Пусть попробует выкинуть меня! Я прописана здесь у сына! И права у меня тоже есть!
— Прав у тебя нет, — сухо ответила Ольга. — Есть лишь паспорт с возрастом, который ты приобрела не благодаря уму, а благодаря времени.
Нина Ивановна сжала телефон двумя руками, словно оружие.
— Как ты смеешь?! Всё это моё! Я твоего Лёшу на ноги ставила! Я гладила ему шторы, когда ты ещё глупой влюблённой девчонкой на каблуках бегала!
— Так я и бегала, пока ты на свои лапки не приземлилась, — усмехнулась Ольга.
В доме запахло конфликтом. Алексей, стоявший между двумя враждующими женщинами, исчез. Он стал приходить позже, уходить раньше, ночевать у друзей.
И это оказалось даже к лучшему.
В это время Ольга подготавливала новую порцию документов — заявление на развод, иск о разделе кредита, требование об отмене поручительства. Всё указывало на то, что процесс не будет тихим.
Она заменила замки. Законно. С уведомлением. На своё имя.
Нина Ивановна явилась на следующий день и устроила настоящую сцену в подъезде.
— Она выгоняет меня! Меня! Мать её мужа! Я столько вложила! Я здесь, как у себя дома!
— А вы и правда думали, что это ваш дом? — спокойно спросила Ольга, стоя в дверном проёме. — Вы ведь ничего не покупали. Не платили. Только советы давали. А за них, пожалуйста, квадратными метрами не расплачиваются.
— Да ты… ты… неблагодарная стерва!
— Вот это уже ближе к истине.
Нина Ивановна плюнула под ноги и ушла, словно за эту услугу ей заплатили.
Спустя неделю Ольга получила письмо: адвокат матери Алексея подал встречный иск — о взыскании морального вреда и ущерба в виде совместно приобретённого имущества.
Юрист лишь фыркнул, читая:
— Это уже клоунада. Она требует вернуть ей… кофеварку?
— Да. И ещё микроволновку.
— Ну давайте оформим нотариально ей тапочки.
— Или компенсируем износ чайника, — подыграла Ольга, впервые за долгое время искренне расхохотавшись.
Тем не менее внутри она очень боялась. Ей было сорок два. За плечами — брак, похожий на кредит с просрочками. Впереди — неизвестность. С кем встретит Новый год? Кто поможет, если сломается стиральная машина? Кто встретит в аэропорту? Она шагнула в пустоту.
Но впервые — шаг, который сделала сама.
Суд назначили на десятое мая. Всякая странная дата — уже не праздники, но воздух всё ещё пахнул шашлыком и весенней безнадёгой. Ольга пришла заблаговременно, села на крайний стул у окна и наблюдала, как у здания суда припарковалась та самая машина, приобретённая в кредит — блестящая, нахальная, словно улыбка нового зятя на второй свадьбе.
Из неё вышла Нина Ивановна в пальто цвета «бордо с претензией». Алексей вышел следом, в костюме, который висел на нём, словно уважение к жене — формальное и бесчувственное.
— Олю, давай не будем… — начал он, подходя ближе. Голос его звучал устало, будто он уже проиграл, но не понимал, кому именно.
— Уже поздно. Я устала быть статисткой в спектакле вашей мамы. Теперь у меня главная роль. И я сама пишу сценарий, — Ольга не подняла глаз.
В зале было душно. Судья — женщина около пятидесяти лет, сухая, словно прошлогодний тополь, с лицом, которое видело разводы всех мастей — от бытовых до кровавых. Она начала стандартно, ровно и без лишних эмоций.
Когда речь зашла о встречном иске Нины Ивановны, судья сняла очки.
— Извините, ответчица… Вы правда считаете, что имеете право на возмещение стоимости микроволновой печи?
Нина Ивановна выпрямилась.
— Эта печь была подарком! Я покупала её на свои деньги! И вообще, за годы я многое вложила в этот брак!,— Не могли бы вы уточнить, с какого момента юридически вступили в этот брак? — судья приподняла бровь.
Нина Ивановна побледнела.
— Я же мать! Я воспитывала Лёшу! Она именно его погубила! Настроила против нашей семьи!
— Он вовсе не лошадь, чтобы его «воспитывать», — не выдержала Ольга. — Вы его вырастили, безусловно. Но жить его жизнью — это уже ваша проблема, а не моя.
— Тише, — прервала её судья, хотя чуть ли не улыбнулась. — Давайте говорить по существу. Без эмоций. Хотя… это же семейный суд. Здесь без эмоций никак.
Развод был оформлен. Решение о поручительстве Ольги признали незаконным, с возможностью возбуждения дела против банковского служащего. Машину арестовали — до вынесения решения по кредиту. А по иску Нины Ивановны судья вынесла простой вердикт:
— Отказать. Без права подачи повторного иска.
Когда Нина Ивановна поднялась, её лицо напоминало плохо запакованную селёдку — вроде держится, но совсем на грани.
— Поверьте, мы ещё выясним, кто из нас в проигрыше, — прошипела она Ольге в лицо.
— Конечно, — кивнула Ольга. — Только вы это повторяете уже много лет. А я наконец перестала это слушать.
Вечером она пришла домой. Точнее, в свою квартиру. Мужа дома не было. Его тапки исчезли. Как и рубашки, бритва, половина кухонных ножей и даже пылесос.
— Логично, — фыркнула Ольга. — Чистоплотный до самого конца.
Она открыла бутылку вина, купила в ближайшем «Пятёрочке» чёрный шоколад и устроилась на балконе. Оттуда разносился аромат сирени и чего-то необычного — свободы.
Телефон молчал. И это было прекрасно.
Через неделю она встретила Алексея у входа в подъезд. Он опирался на перила, как когда-то в двадцать семь лет, когда предлагал пожить вместе. Тогда в его глазах горело кое-что живое.
Сейчас — нет, лишь усталость и запах дешёвого вина.
— Прости, что всё так вышло. Я не хотел этого, — пробормотал он.
— Я тоже не желала этого. Мне хотелось счастья. Но твоя мать оказалась настойчивей, — она прошла мимо. Но вдруг остановилась. — Кстати, если решите забрать чайник — берите. Главное, чтобы потом, когда всё расколется, ты не просил меня заварить чай.
Он молчал.
Летом Ольга оформила квартиру на собственное имя. Полностью. Без упоминаний о «совместных» правах. Без временных прописок. Без обманчивых надежд.
Она записалась в спортзал. Не ради красоты, а ради того, чтобы свободно дышать.
Устроилась в небольшую нотариальную контору, где в основном трудились женщины её возраста с иронической улыбкой и усталыми глазами. Коллектив напоминал армию после войны — у всех свои шрамы, но они держатся.
Однажды, возвращаясь с работы, она услышала, как соседка на скамейке говорила кому-то:
— …вот Ольга — молодец. Развелась. Избавилась и от мужа, и от свекрови. Сказала: «Лучше одной, чем с этим безумием».
Ольга улыбнулась. Первым разом за долгие годы — без горечи. Без сожалений.
Только с ощущением, что всё только начинается.