— Вам у нас понравится!
— Можно чуть потише? Голова просто раскалывается.
Голос Ростислава, доносившийся из гостиной, не звучал громко, но в нём прозвучала та особая холодная интонация, от которой у Ганны внутри неприятно сжалось. Она замерла на секунду с ножом в руке над разделочной доской, прислушиваясь. На кухне витал запах жареного лука и домашнего тепла. Из детской доносился весёлый шум — её семилетний сын Михайло сооружал из конструктора какой-то грандиозный замок, время от времени разрушая его, чтобы снова начать с нуля. Привычный вечер. Или то, что она привыкла считать обычным вечером.
Ростислав вошёл на кухню. Высокий, подтянутый, в домашней футболке без единого пятнышка. Он вытер ладони о кухонное полотенце — хотя они были совершенно сухими. Этот жест был для него характерным — стремление к контролю и порядку во всём.
— Ганна, он опять всё раскидал. Вся комната завалена этим пластиком. И этот грохот… Сосредоточиться невозможно.
— Ростислав, он просто играет, — стараясь сохранить спокойствие в голосе, ответила она и повернулась к нему с лёгкой улыбкой. — Ему всего семь лет. Дети играют. Иногда шумно.
— Игры тоже бывают разными, — сказал он и достал из холодильника бутылку воды. — Это не должно превращаться в беспорядок. Мальчику с детства нужно прививать чувство порядка — тогда и в голове будет стройность.
Ганна ощутила раздражение где-то под кожей: «Мальчику». Он говорил о её сыне так, словно тот уже проходил строевую подготовку на плацу. За последние месяцы такие высказывания со стороны Ростислава стали появляться всё чаще. Сначала ей казалось это проявлением участия и заботы о воспитании ребёнка. Но теперь за этими словами чувствовалась чужая жёсткость.
— Он не курсант и не солдатик на учениях. Он дома и просто строит замок.
— И этот замок рушится каждые пять минут с таким грохотом, будто стены обваливаются,— произнёс он после глотка воды и посмотрел на неё пристально.— Я лишь говорю: надо учить его аккуратности с ранних лет. Поиграл — убери за собой; хочешь строить — строй так, чтобы другим не мешать жить рядом. Это же элементарные правила совместного быта.
Слово «совместного» больно резануло по слуху: Ростислав говорил так уверенно, будто имел равные права на участие в жизни Михайла; как будто был ему отцом по праву рождения или хотя бы по заслугам последних месяцев их совместной жизни.
— Я сама научу его всему необходимому,— сказала она резко; даже резче, чем собиралась.— И прежде всего тому, что дома можно смеяться вслух, бегать по коридору и иногда ронять игрушки на пол… Потому что это его дом.
Он поставил бутылку обратно на столешницу без лишних слов; лицо оставалось спокойным как всегда – но глаза выдали то самое выражение снисходительной уверенности в своей правоте: то самое выражение превосходства над ней как матерью.
— Ты слишком мягкая с ним обращаешься,— произнёс он тоном наставника.— Из него вырастет человек без ответственности – эгоистичный и капризный взрослый мужчина… Я ведь просто хочу помочь тебе воспитать настоящего мужчину.
— Настоящий мужчина – это не тот мальчик, который боится уронить деталь конструктора,— холодно ответила Ганна.— Не стоит превращать его детство в казарму.
Он промолчал – только задержался взглядом дольше обычного: взглядом человека уверенного в том, что женщина всё равно ничего не поймёт… Потом развернулся и вышел из кухни молча. Через минуту из детской послышался уже его голос – ровный и наставительный:
— Михайло… давай-ка сложим всё обратно в коробку… Время игр закончилось…
Ганна крепче сжала нож в руке… Шум из комнаты стих мгновенно… Повисла тяжёлая тишина… Она выглянула из-за дверного косяка: Михайло молча складывал яркие детали конструктора под внимательным взглядом Ростислава… На лице мальчика больше не было прежнего восторга… Только растерянность… И обида…
И вот тогда Ганна поняла: уют их дома дал первую глубокую трещину… Причиной этого была вовсе не громкая игра ребёнка…
— Михайло… время вышло… Мультфильмы закончились…
Была суббота… Девять утра… То самое утро недели… которое раньше принадлежало только им двоим – ей и её сыну…