И вдруг эта упорядоченная тишина была разорвана. Пронзительно, будто ножом по стеклу, её пронёс самый чистый и одновременно запретный звук в этом доме — детский смех. И это был не просто тихий смешок. Михайло заливался хохотом — звонким, искренним, с запрокинутой головой и болтающимися в воздухе ногами. Он смеялся так, как умеют только дети: свободно, громко и без оглядки на запреты или последствия. Этот взрыв радости пронёсся по квартире подобно электрическому разряду.
Ганна застыла с пачкой макарон в руках и невольно улыбнулась. Она уже не помнила, когда в последний раз слышала такой смех от своего сына. Но её улыбка угасла почти мгновенно: из спальни донёсся резкий скрип кресла, за которым последовали торопливые тяжёлые шаги.
Ростислав вылетел из комнаты стремительно, как хищник на добычу. Его лицо перекосилось от ярости. Он ничего не сказал — просто пересёк гостиную за три шага, навис над мальчиком и резким движением выдернул вилку телевизора из розетки. Экран погас мгновенно. Смех оборвался на вдохе.
— Это что за балаган?! — рявкнул он срывающимся голосом. В его тоне уже не было ни капли наставничества — только необузданная злость. — Сколько раз я тебе говорил вести себя спокойно?! Ты разве не можешь просто посидеть тихо?!
Михайло испуганно поднял глаза на него снизу вверх; слёзы наполнили его взгляд недоумением и болью. Он ведь всего лишь смеялся.
— Там… там смешно было… — прошептал он еле слышно.
— А мне вот совсем не до смеха! — Ростислав схватил его за плечи и слегка встряхнул. Под его пальцами натянулась тонкая ткань домашней футболки мальчика. — Мне не весело слушать твой идиотский хохот! Когда ты уже научишься держать себя в руках?!
В этот момент Ганна вошла в комнату и увидела всё: перекошенное от гнева лицо Ростислава, его пальцы, глубоко впившиеся в плечи сына, заплаканное лицо Михайла… Что-то внутри неё оборвалось резко и окончательно — словно перегоревший предохранитель щёлкнул со звоном внутри груди. Все уступки, все проглоченные обиды и попытки оправдать методы «воспитания» исчезли без следа. Осталась только ледяная пустота.
Она не бросилась к ним с криками и упрёками; она подошла медленно, с таким холодным спокойствием, что Ростислав инстинктивно ослабил хватку под её взглядом. Она молча положила ладонь поверх его руки и по одному отцепила пальцы от плеча сына. Он подчинился ей без сопротивления — ошарашенный её молчаливой решимостью.
Не удостоив его даже взгляда, она взяла Михайла за руку и повела на кухню. Посадила на стул, налила воды в стакан и протянула ему:
— Выпей немного… Побудь тут спокойно пару минут, хорошо? Я скоро вернусь.
Мальчик кивнул сквозь всхлипывания. Ганна повернулась обратно к гостиной.
Ростислав всё ещё стоял посреди комнаты: растерянный, настороженный… готовый к буре упрёков или слёзной сцене обвинений — но ничего этого не последовало.
Она остановилась перед ним всего в нескольких шагах и посмотрела прямо ему в глаза: взгляд был пустым до звона.
— Ты опять накричал на моего ребёнка за то, что он смеялся? Это МОЙ сын и МОЙ дом! Собирай вещи — твоё «воспитание» здесь больше никому не нужно!
Каждое слово звучало чётко и жёстко — словно остро заточенное лезвие резало воздух между ними.
— У тебя есть час времени.
Он открыл рот было возразить: хотел объяснить свои действия или переложить ответственность…
— Ганна… ты же сама понимаешь…
— Я понимаю всё прекрасно! — перебила она ледяным шёпотом без единой эмоции в голосе. — Я вижу мужчину, который унижает чужого ребёнка у него дома… И я больше этого терпеть не собираюсь! Всё кончено!
Не дожидаясь ответа или оправданий, она повернулась спиной к нему и спокойно указала рукой на входную дверь квартиры. Жест был окончательным приговором без права обжалования.
— Ты серьёзно? Из-за того что я сделал замечание твоему сыну? Ты выгоняешь меня?
Ростислав даже усмехнулся коротко: это был нервный смешок человека, который уверен – всё это лишь временная сцена из плохого спектакля…