Елена остановилась на пороге собственной квартиры, не решаясь вставить ключ в замочную скважину. В подъезде пахло свежей выпечкой – соседка снизу опять что-то пекла.
Этот уютный домашний запах, обычно вызывавший улыбку, сейчас почему-то заставил её руку дрогнуть. Сумка соскользнула с плеча, глухо ударившись о дверной косяк.
Три недели. Всего три недели она отсутствовала, ухаживая за больной матерью. И вот сейчас, вернувшись на день раньше запланированного – сюрприз хотела сделать! – она замерла перед собственной дверью, прислушиваясь к звукам внутри квартиры.
Женский смех. Приглушённый, мелодичный – и совершенно чужой.
Елена медленно провела ладонью по прохладной поверхности двери. Двадцать три года совместной жизни… Неужели все эти годы уместились в один момент – момент, когда ключ наконец поворачивается в замке, и дверь открывается почти бесшумно?
В прихожей – чужие туфли. Изящные, на тонком каблуке. Размер явно меньше её собственного. На вешалке – лёгкий шёлковый шарфик небесно-голубого цвета. Елена никогда не носила такие – слишком легкомысленные для женщины её возраста.
– Серёжа, ты просто чудо! – раздался тот самый мелодичный голос из кухни. – Я и не думала, что мужчина может так готовить!
Елена почувствовала, как к горлу подступает тошнота. В их кухне – их! – какая-то женщина восхищается кулинарными талантами её мужа. Талантами, которые он никогда не проявлял за все годы их брака.
Она сделала шаг вперёд, каблуки гулко стукнули по паркету. В кухне мгновенно воцарилась тишина.
– Лена?! – Сергей появился в дверном проёме, его лицо побледнело. – Ты же… ты должна была…
– Завтра? – Елена удивилась тому, как спокойно прозвучал её голос. – Да, должна была завтра. Сюрприз не удался, правда?
Из-за плеча Сергея показалось молодое лицо с широко распахнутыми карими глазами. Девушка – совсем молоденькая, лет тридцати – нервно теребила прядь каштановых волос.
– Я… я, наверное, пойду, – пробормотала она, торопливо пробираясь к вешалке.
– Анна, постой… – начал было Сергей, но осёкся под взглядом жены.
Елена смотрела, как дрожащие пальцы девушки путаются в шарфике, как она торопливо натягивает туфли, чуть не падая. Внутри росло что-то тяжёлое, душное – не гнев даже, а глухая, выматывающая боль.
– Ты привёл её в наш дом, зная, что я вернусь? – с горечью сказала она, когда за Анной захлопнулась дверь. – Зная, что рано или поздно это случится?
Сергей молчал, опустив глаза. В кухне что-то шкворчало на сковороде, распространяя запах подгорающего мяса.
– Я выключу, – пробормотал он наконец, делая шаг назад.
– Не стоит, – Елена качнула головой. – Пусть горит. Всё равно уже ничего не спасти.
Она сама не знала, о чём говорит – о подгорающем ужине или о двадцати трёх годах совместной жизни, рассыпающихся как карточный домик от одного лёгкого дуновения запаха чужих духов в их квартире.
Серый «Фольксваген» Татьяны притормозил у подъезда. Елена сидела на пассажирском сидении, невидящим взглядом уставившись в окно. Сумка с наспех собранными вещами лежала на заднем сиденье – такая же потерянная, как и она сама.
– Останешься у меня, сколько нужно, – Татьяна говорила тихо, но твёрдо. – Диван в гостиной весь твой.
Елена только кивнула. В горле стоял ком, мешавший говорить. Перед глазами всё ещё стояла эта картина: уютно освещённая кухня, запах специй, рассыпанные по столу крошки хлеба… и эта девушка, Анна, с её растерянным взглядом и дрожащими пальцами.
Квартира Татьяны встретила их запахом кофе и лавандового освежителя воздуха. Подруга молча проводила её в гостиную, включила торшер, создавая уютный полумрак.
– Я сварю нам кофе, – сказала она. – Настоящий, турецкий. Помнишь, как в молодости?
Елена опустилась на диван, провела рукой по мягкой обивке. Сколько раз они сидели здесь с Татьяной, обсуждая свои жизни? Двадцать три года… Господи, двадцать три года!
– Знаешь, – голос её был хриплым, – я ведь маму не могла оставить. Она после инсульта как ребёнок стала. Надо было кормить с ложечки, переодевать, разговаривать часами…
Татьяна вернулась с двумя чашками кофе, села рядом. Аромат свежесваренного напитка наполнил комнату, смешиваясь с горечью воспоминаний.
– А Серёжа… – Елена с трудом произнесла имя мужа, – он всё понимал. Говорил: «Конечно, езжай, мама важнее». Каждый вечер звонил, спрашивал, как дела. А я… я ещё извинялась перед ним, представляешь? За то, что оставила одного…
Она замолчала, глядя, как в чашке медленно оседает кофейная гуща. Сколько раз они с Сергеем пили кофе по утрам? Она всегда вставала раньше, готовила завтрак, будила его нежным поцелуем…
Телефон в сумке глухо завибрировал – в пятый раз за последний час. Елена знала, кто звонит. Знала, что он скажет: «Давай поговорим», «Это не то, что ты думаешь», «Я могу всё объяснить»…
– Двадцать три года, Таня, – она наконец подняла глаза на подругу. – Знаешь, что самое страшное? Я ведь сейчас вспоминаю всё наше прошлое и… и не могу понять: оно было настоящим? Или я просто придумала себе эту счастливую семейную жизнь?
За окном моросил мелкий дождь. Капли тихо барабанили по карнизу – совсем как в тот день, когда они с Сергеем познакомились. Тогда он накрыл её своим пиджаком, чтобы не промокла… Почему сейчас эти воспоминания причиняют такую острую боль?
– А эта девочка, Анна… – Елена горько усмехнулась. – Ей же лет тридцать, не больше. Моложе нашей Катьки. Господи, что я скажу Катьке? Как объясню, что её отец…
Голос сорвался. Татьяна молча обняла подругу за плечи, и Елена наконец позволила себе заплакать – первый раз с того момента, как открыла дверь своей квартиры. Слёзы текли по щекам, капали в остывающий кофе, а в голове билась одна мысль: «Как же так? За что?»
Телефон снова завибрировал. Елена даже не пошевелилась. Пусть звонит. Пусть придумывает оправдания. Сейчас ей нужно было просто сидеть здесь, в уютной квартире старой подруги, и собирать по осколкам свою разбитую жизнь.
А за окном всё шёл и шёл дождь, словно оплакивая двадцать три года, превратившиеся в горькую кофейную гущу на дне чашки.
Спустя неделю Елена стояла перед дверью их – теперь уже, наверное, его – квартиры. На этот раз она не колебалась, вставляя ключ в замок. Внутри была пустота – та особенная пустота, которая приходит после долгих дней слёз, когда больше нет сил плакать.
В прихожей было непривычно чисто. Сергей всегда был неряшлив, разбрасывал вещи, но сейчас каждая пара обуви стояла ровно, словно по линейке. Его попытка навести порядок в их разрушенной жизни выглядела почти жалко.
– Лена? – его голос из глубины квартиры звучал надтреснуто. – Это ты?
Она не ответила, медленно прошла на кухню. Села за стол – туда, где неделю назад сидела та девушка, Анна. Провела пальцем по столешнице – ни единой крошки. Даже воздух пах по-другому: не домашним уютом, а химической свежестью освежителя.
Сергей появился в дверях – осунувшийся, небритый, в старой домашней футболке, которую она когда-то подарила ему на день рождения. Остановился, прислонившись к косяку, будто не решаясь войти в собственную кухню.
– Я звонил… – начал он.
– Я знаю, – перебила Елена. – Тридцать семь пропущенных вызовов. Двадцать три сообщения. Как символично, правда? По сообщению за каждый год нашего брака.
Он дёрнулся, как от пощёчины. Сделал шаг внутрь, замер у противоположного края стола.
– Присядь, – Елена кивнула на стул. – Нам нужно поговорить. По-настоящему поговорить, Серёжа. Без оправданий, без этого твоего «я всё объясню». Просто… скажи мне правду. Я имею право знать.
Он тяжело опустился на стул. Его руки – такие знакомые, с маленьким шрамом на правом запястье от давней аварии – нервно сцепились в замок.
– Как давно? – спросила она, глядя на эти руки.
– Три месяца, – ответил он после долгой паузы. – Анна… она пришла работать в наш отдел. Молодой специалист. Я был её наставником.
– Старая история, – Елена невесело усмехнулась. – Прямо как в дешёвом романе. И что, она восхищалась твоим опытом? Смотрела влюблёнными глазами? Спрашивала совета по любому поводу?
– Прекрати, – он поморщился. – Всё не так…
– А как, Серёжа? – её голос зазвенел. – Объясни мне, как? Как получилось, что пока я кормила с ложечки твою тёщу, вытирала ей слюни, читала сказки на ночь, как ребёнку – ты утешался в объятиях девочки, которая годится тебе в дочери?
Он молчал, опустив голову. За окном громыхнула машина, просигналила кому-то – обычные звуки их тихого района. Сколько раз они сидели на этой кухне, слушая эти звуки, пили чай, делились новостями?
– Я чувствовал себя таким одиноким, – наконец произнёс он. – Ты уехала… да, я знаю, так было нужно. Но ты уехала, Катька в своей Москве, в квартире тихо… А Анна – она слушала. Понимаешь? Просто слушала, когда я говорил. Смеялась над моими шутками. Приносила кофе по утрам…
– А я? – Елена подалась вперёд. – Я, значит, не слушала? Не смеялась? Не носила тебе кофе двадцать три года подряд? Не была рядом, когда ты болел? Не поддерживала, когда ты менял работу? Не родила тебе дочь? Не посвятила тебе всю свою жизнь?
Её голос сорвался на крик, и она осеклась, прикрыв рот ладонью. В наступившей тишине было слышно тиканье часов – старых, ещё бабушкиных, которые они отреставрировали вместе, в первый год брака.
– Прости меня, – прошептал он. – Господи, Лена, если бы ты знала, как я…
– Нет, – она покачала головой. – Не надо. Знаешь, что самое страшное, Серёжа? Я ведь всё равно люблю тебя. Даже сейчас, сидя здесь, глядя на тебя и понимая, что ты сделал – я люблю тебя. И от этого ещё больнее.
Она встала – медленно, будто разом постарев на десять лет. Достала из сумки связку ключей, положила на стол. Ключи тихо звякнули о столешницу – такой окончательный, похоронный звук.
– Я подаю на развод, – сказала она ровным голосом. – Катьке скажешь сам. Это твоя ответственность – объяснить дочери, почему её семья разрушена.
– Лена… – он тоже поднялся, протянул руку.
– Не надо, – она отступила на шаг. – Просто… будь счастлив, Серёжа. С ней, без неё – как хочешь. Но меня в твоей жизни больше нет.
Она повернулась и пошла к выходу. В спину ей ударил его сдавленный голос:
– Я не хотел… я не думал, что всё так получится…
– В том и дело, – ответила она, не оборачиваясь. – Ты не думал. А я думала всегда. О тебе, о семье, о нас… Теперь моя очередь подумать о себе.
Дверь закрылась за ней с тихим щелчком. В подъезде всё так же пахло свежей выпечкой от соседки снизу. Но теперь этот запах больше не вызывал никаких эмоций – только усталость и желание уйти как можно дальше от этого дома, где каждый угол кричал о предательстве.
Старинный особняк на улице Гоголя встретил Елену скрипом половиц и пыльным солнечным светом, льющимся через высокие окна.
Риелтор – суетливая женщина в возрасте – что-то рассказывала про историческую ценность здания, про удачное расположение в центре, про прекрасную акустику. Елена слушала вполуха, медленно проходя по комнатам.
Её каблуки отбивали чёткий ритм по старому паркету – тук-тук, тук-тук. Как метроном. Как сердцебиение. Как новая жизнь, отсчитывающая свои первые такты.
– Здесь раньше тоже была музыкальная школа, – донёсся до неё голос риелтора. – В советское время. Потом, конечно, всё забросили, но помещение просто создано для музыки. Вы только прислушайтесь к этой акустике!
Елена остановилась посреди главного зала. Прикрыла глаза. Да, она слышала – как звучит этот воздух, как отражаются от стен шаги, как поёт тишина в высоких потолках. Словно сам дом ждал, когда здесь снова зазвучит музыка.
Достала телефон, набрала номер дочери.
– Катюш? Да, я на месте. Помещение идеальное…
Дочь была единственной, кто полностью поддержал её решение начать новую жизнь. «Мама, ты же всегда мечтала о своей школе! – сказала она тогда по телефону. – А теперь… теперь самое время. Никаких оправданий, никаких «потом». Действуй!»
– Конечно, ремонт нужен, – Елена провела рукой по стене, стирая пыль. – Но основа хорошая. Знаешь, тут такие окна… И лепнина на потолке. Прямо как в том театре, куда мы с тобой ходили на твой первый балет, помнишь?
Катя что-то говорила – быстро, взволнованно, перескакивая с темы на тему. О том, что приедет помогать с ремонтом, что у неё есть знакомый дизайнер, что она уже присмотрела рояль на продажу…
Елена улыбнулась. В этой суетливой заботе дочери было столько любви, столько желания поддержать. Удивительно, как боль может превратиться в силу, если рядом есть те, кто в тебя верит.
– Простите, – прервала её риелтор, – но нам нужно решать. На помещение есть ещё претенденты…
– Я беру, – спокойно ответила Елена. – Катюш, я перезвоню. Да, да, всё хорошо. Целую.
Она ещё раз огляделась. Представила, как здесь будет звучать музыка. Как маленькие пальчики будут впервые касаться клавиш. Как будут звенеть детские голоса в перерывах между занятиями.
Достала из сумочки конверт с деньгами – деньгами от продажи их с Сергеем квартиры. Он не спорил при разделе имущества, молча согласился на все её условия. Может быть, это была его форма извинения. А может… может, просто понимал, что некоторые вещи нельзя исправить.
– Вот задаток, – протянула конверт риелтору. – Остальное переведу после оформления документов.
Женщина просияла, затараторила что-то про договор, про сроки… Елена снова слушала вполуха. Она смотрела в окно, где на карнизе примостилась маленькая птичка. Серая, невзрачная – но как звонко она пела!
»Вот так и я, – подумала Елена. – Начинаю всё заново. В пятьдесят пять лет – и с чистого листа».
Телефон в сумочке завибрировал. Высветился номер Сергея – он иногда всё ещё пытался позвонить. Елена мягко провела пальцем по экрану, отклоняя вызов. Больше не больно. Просто… не нужно.
Птичка за окном вспорхнула, растворившись в весеннем небе. А Елена осталась стоять посреди будущего концертного зала своей музыкальной школы, чувствуя, как внутри расправляются крылья – её собственные крылья, о существовании которых она и не подозревала все эти годы.
В высоких окнах играло весеннее солнце, на стенах плясали тени, и воздух звенел от предвкушения новой музыки – музыки её новой жизни.
