Хлопок входной двери прозвучал как финальный аккорд — бесповоротно и неотвратимо, словно приговор.
В квартире воцарилась тишина. Но не та, что приносит умиротворение, которую Владислава ещё недавно воспринимала как долгожданную передышку. Это была глухая, мёртвая пустота, в которой отчётливо звучало лишь довольное чавканье лабрадора Барона, доедавшего остатки из своей миски. Аромат пельменей, ещё недавно казавшийся аппетитным и уютным, теперь отдавал чем-то удушающим и горьким — он пах унижением.
Мирослав стоял неподвижно. Его плечи поникли, взгляд был устремлён в точку на диване, где только что сидели его приятели. Лицо побледнело, но по шее и скулам расползались багровые пятна раздражения. Он медленно повернулся к жене. В его глазах — обычно искрящихся лёгкостью — теперь горел холодный огонь: затаённый и опасный.
— Ты довольна? — голос прозвучал глухо и сдержанно; в нём не было ни одной лишней эмоции кроме спрессованной ярости. — Ты выставила меня посмешищем перед друзьями. Это то, чего ты хотела?
Владислава спокойно выдержала его взгляд. Она подняла со стола пустую тарелку Никиты и аккуратно положила её поверх тарелки Льва.
— Я всего лишь покормила собаку, Мирослав. Ты сам сказал: ребята голодные. Барон тоже был голоден.
— Не строй из себя наивную! — он шагнул ближе; в голосе зазвенела угроза. — Ты отлично поняла мой намёк! Эти пельмени… мы же их лепили для…
— Для нашей годовщины, — ровно закончила она за него тем же бесцветным тоном. Подхватив стопку из двух тарелок, она направилась на кухню. — Для того самого ужина при свечах, который ты обещал устроить… но так и не устроил из-за «неожванного срыва сделки». Вспоминаешь?
Он замолчал: её спокойствие сбивало с толку сильнее любого крика или упрёка. Он ждал вспышки эмоций: слёз или истерики… но никак не этого ледяного анализа ситуации.
— Это было месяц назад! Причём тут это? Ты решила отомстить? Из-за каких-то пельменей? Серьёзно?
Владислава вернулась с кухни с влажной тряпкой в руках и начала неспешно вытирать стол там, где стояли тарелки гостей. Её движения были размеренными и точными — словно она убиралась после обычного ужина в кругу семьи.
— Дело вовсе не в еде, Мирослав. И никогда не было в ней сути проблемы. Суть в том, как ты позвонил мне сегодня: «кинь пельменей». Как будто я не человек после двух недель без выходных на работе… а кухонная техника с функцией «накормить твоих друзей». Суть в том, что ты даже не спросил меня об этом — просто поставил перед фактом. Потому что для тебя этот дом твой по умолчанию… а я тут вроде как приложение: уют обеспечивать да еду подавать по команде.
— Что за бред… — пробормотал он растерянно; под напором её логики гнев начал рассыпаться трещинами.
— Сегодня ты привёл друзей к себе домой… — она остановилась и посмотрела ему прямо в глаза; взгляд был твёрдым до боли ясности. — А я покормила свою собаку у себя дома. Вот вся разница между нами сейчас: мы живём под одной крышей… но каждый в своём мире.
Барон закончил вылизывать миску до блеска и подошёл к Владиславе; положив тяжёлую голову ей на колени, он тихо вздохнул от удовлетворения. Она машинально опустила руку ему на уши и начала гладить их мягкими движениями пальцев.
Мирослав смотрел на эту сцену: его жена рядом с их собакой… а сам он будто оказался лишним среди них двоих – чужим звеном в этом молчаливом союзе взаимопонимания без слов. Он всматривался в лицо женщины напротив – лица любимой когда-то – но больше не видел ни обиды там… ни любви… ни даже раздражения или боли.
Перед ним была чужая женщина – спокойная до равнодушия… учтиво далёкая настолько же сильно, насколько раньше была близка душой.
И тогда он понял: спор завершился окончательно.
Не потому что кто-то уступил.
А потому что спорить им больше было попросту незачем…