Он продолжал смотреть прямо перед собой, будто вглядывался в асфальтовую ленту, исчезающую под колёсами, но было ясно — он не замечал ни дороги, ни встречных фар. Всё его внимание сосредоточилось на замкнутом пространстве салона, наполненном гнетущей тишиной. Александра сидела рядом, уставившись в боковое стекло на мерцающие огни ночного города. Внутри неё не было ни раскаяния, ни чувства вины. Только пустота и странное ощущение освобождения — словно с плеч сняли тяжёлую ношу, которую она несла долгие годы.
Эта тишина была страшнее любого скандала. В ней не оставалось места для выяснений или оправданий. Это была немая сцена двух чужих людей, оказавшихся вместе лишь по инерции общего пути. Когда они подъехали к дому, Роман заглушил двигатель и остался сидеть неподвижно, уставившись в пространство перед собой.
— Ты счастлива? — его голос прозвучал глухо и отстранённо, словно доносился из глубины колодца. Это был не вопрос — скорее утверждение.
Александра медленно повернулась к нему. Впервые за весь вечер она посмотрела на него по-настоящему: на его осунувшееся лицо, горькую складку у губ и потухший взгляд. Там не было злости — только полное истощение.
— Этот вопрос тебе стоит задать не мне, Роман. А своей матери. И себе самому.
— Моей матери?.. — он хрипло усмехнулся; в этом смехе звучала безысходность. — Ты разрушила её до основания. Ты унизила её при всей семье. Облила грязью всех нас: меня… моего отца… всё наше прошлое ты превратила в пепел! Ради чего? Чтобы доказать свою правоту?
Он наконец повернул голову к ней, и то выражение в его глазах заставило её внутренне сжаться: это было даже не презрение или ярость — это была полная отстранённость. Ему уже было всё равно: правда ли то, что она сказала; сколько боли им всем причинила мать; он думал лишь о внешней картинке — той благополучной иллюзии семьи, которую сегодня она разорвала на части.
— Я ничего не разрушала, Роман. Я просто включила свет там, где вы привыкли жить во тьме и притворяться слепыми. То, что вы увидели при этом свете,— вам не понравилось… Но это уже не моя ответственность,— её голос звучал спокойно и холодно.— За все эти годы ты ни разу даже не попытался меня защитить. Ты просил меня молчать… терпеть… быть мудрее… Ты закрывал глаза на всё происходящее вокруг тебя… пока твоя мать методично уничтожала меня морально… Ты выбрал путь наименьшего сопротивления… И сегодня ты снова сделал выбор: увёл меня из-за стола вовсе не ради того чтобы уберечь от неё… а чтобы уберечь её от правды.
Её слова были точны как скальпель хирурга: без эмоций и обвинений она вскрывала их брак прямо здесь — среди запаха кожи сидений и ноток своих духов.
— Она моя мать… — пробормотал он почти машинально; будто эта фраза могла объяснить всё произошедшее.
— Да… Она твоя мать… А я была твоей женой… И ты позволил ей нас уничтожить… Я долго молчала ради тебя… Сегодня я заговорила ради себя…
Он долго смотрел ей в лицо так внимательно, будто пытался разглядеть черты той женщины, которую когда-то любил… Но та женщина исчезла навсегда: растворилась под грузом обид и молчания; умерла от предательства того самого человека рядом с ней.
— Я больше не хочу быть твоим мужем,— наконец произнёс он тихо и твёрдо; эти слова прозвучали как окончательный приговор.— После того унижения… после того как ты выставила мою мать посмешищем перед всеми… Меня самого… Я больше так жить не могу…
Александра осталась спокойна. Она ожидала этого исхода ещё до начала разговора — более того: сама подвела его к этому решению.
— Я тебя об этом и не прошу,— ответила она негромко.— Уговаривать тебя я тоже больше не стану…
Она открыла дверцу автомобиля; прохладный ночной воздух ворвался внутрь салона вместе с запахами улицы и чужой жизни за пределами машины. Не оборачиваясь назад, Александра вышла наружу и направилась к подъезду дома.
Роман ещё какое-то время оставался внутри машины неподвижным; он смотрел ей вслед до тех пор пока дверь подъезда окончательно её не скрыла из виду…
Он остался один среди обломков их прошлого… Среди пепелища отношений… На котором уже никогда ничего нового прорасти не сможет…