Выпускной вечер должен был стать ярким переходом из детства во взрослую жизнь, но для Екатерины он превратился в очередную закрытую перед ней дверь.
В квартире стоял тяжелый, спертый воздух, пропитанный запахом старой капусты и разбитых надежд. — На танцы пойдёшь? — прозвучал голос матери, Тамары Петровны, ровный и холодный, словно лезвие ножа. — Платье покупать? — она говорила с равнодушием, будто это было пустое развлечение. — Тратить деньги на одежду, которую наденешь лишь один раз и выбросишь — это верх легкомыслия.
Екатерина молча смотрела в окно, где заходящее солнце заливало небо огненно-красным светом.
Она уже мысленно представляла себе платье — нежно-голубое, как кусочек неба, сшитое из самой легкой ткани, которая при каждом движении будет шелестеть. — Получишь аттестат — и сразу домой, — твёрдо сказала мать, не оставляя места для возражений, завязывая фартук. — Игоря на тренировку отведёшь.
Он не станет ждать. — Но, мам… — голос Екатерины дрогнул. — Как же я так?
Все будут прощаться, фотографироваться… Можно я хотя бы до начала вечера останусь?
Я потом тихо уйду, честно… Тамара Петровна медленно повернулась к дочери.
Её глаза, серые и глубокие, словно колодец в заброшенной деревне, пристально смотрели на Екатерину.
В них не было ни крупицы тепла, только привычная усталость и раздражение. — Я уже сказала.
Не заставляй меня повторять дважды.
Неповиновение означало неминуемую катастрофу.
Екатерина знала это с самого детства.
Она молча кивнула, сглатывая комок, который подступил к горлу.
Ещё одна слеза тихо скатилась по щеке и упала на ладонь, оставив солёное след.
В школьном актовом зале звучал смех, музыка, радостные возгласы.
Воздух вибрировал от счастья и предвкушения.
Девочки в сверкающих платьях порхали, словно бабочки, мальчики в неудобных костюмах старались выглядеть взрослыми.
А Екатерина сидела на самом краю стула, словно призрак на собственном празднике.
Её старое ситцевое платье казалось пятном на фоне всеобщей радости.
Она замечала жалостливые и любопытные взгляды, каждый из которых причинял ей боль, словно укол булавкой.
Как только вручили долгожданные красные папки, она не дожидаясь слов директора, бросилась к выходу, крепко прижимая аттестат к груди, словно щит.
Сердце разрывалось на части.
Она бежала по улице, не разбирая дороги, и наконец выпустила наружу горькие, глухие рыдания.
Гранит тротуаров был безжалостен к её изношенным ботинкам.
В очередной раз она ясно и больно осознала: мама её не любит.
Никогда не любила.
Это знание жило в ней с тех пор, как она начала себя осознавать.
Оно было таким же неотъемлемым, как дыхание.
Тамара Петровна почти никогда не разговаривала с ней — лишь отдавая приказы.
Её прикосновения были редкими и всегда практичными — поправить воротник, одёрнуть платье.
Никогда — ласкового взгляда, нежного поцелуя на ночь или утешительных объятий.
За малейшую провинность, любое не то сказанное слово, случайно разбитую чашку следовал ледяной, всесокрушающий бойкот.
Мать просто переставала замечать её существование.
Она вела себя так, будто Екатерины вовсе не было.
Такое могло длиться неделями, а однажды растянулось на два мучительных месяца!
До сих пор Екатерина не могла вспомнить, за что тогда подверглась такому наказанию.
Будто боль была стерта из памяти, чтобы сохранить рассудок.
Она всегда изо всех сил пыталась быть хорошей.
Училась прекрасно, почти на одни пятёрки.
Мыла полы, стирала, гладила, не жалуясь.
Мечтала, что однажды мама заметит её старания, улыбнётся, погладит по голове и скажет: «Молодец, дочка».
Но нет.
Мать всегда находила повод придраться, за что отругать, чтобы начать новый виток молчаливой борьбы.
Из обрывков семейных разговоров Екатерина знала, что до её появления на свет родители долго не могли завести детей.
Они обращались к множеству врачей, сдавали анализы, лечились, но всё было безрезультатно.
И вдруг, когда надежды почти иссякли, появилась она. «Странно, — часто думала девочка перед сном в слезах. — Так сильно ждали, а когда я родилась — никто не обрадовался.
Почему же мне так холодно?
И папа… Он добрый, но словно отстранённый, будто я ему мешаю.
А вот Игорь — совсем другое дело.
В нём они души не чают».
С появлением брата её и без того несчастное детство окончательно закончилось.
Ей тогда было всего восемь.
Мать будто забыла, сколько ей лет.
На хрупкие плечи девочки легли все домашние заботы: уборка, походы в магазин, стирка и глажка пелёнок, присмотр за братом.
При этом учиться она должна была исключительно на «отлично». «Четвёрка» в дневнике воспринималась как катастрофа.
Когда Игорь подрос, Екатерина водила его в садик, затем в школу, на кружки.
К обязанностям прибавилась готовка.
Не вся, конечно, но ужин каждый вечер — её головная боль.
Она старалась, искала рецепты, мечтала удивить родных, порадовать их.
Но ни разу не услышала даже простого «спасибо».
К семнадцати годам в душе Екатерины оформилась твёрдая, как сталь, уверенность: она в этой семье — всего лишь прислуга.